— Заметит…
— Но уже будет поздно, — лукаво прищурившись, вздохнул старшина. — Он сразу начнет рассказывать про свой маяк, а потом только увидит меня. Именно тут ему и нужна будет аудитория. Тогда уж он не погонит. Это не в его характере…
— Ох и хитрый ты! — засмеялась Олеся.
— Не точно, Олеся. Моряк не хитрый, а бдительный. Он должен все предвидеть, взвесить и найти выход из самого сложного положения. Этому нас постоянно учит море… Так вот, пошли, девушки… Нечего терять зря время.
Он взял их под руку.
— Подождите! Без цветов не годится, — напомнила Олеся.
— Ах, да! Цветы! Цветы! Будут цветы! — закричал Виктор и потянул девушек к цветочному киоску.
Все произошло так внезапно и неожиданно, что Олеся все еще не могла прийти в себя. Кровь на рельсах до сих пор стояла перед глазами. Выстрелы Гната, пугающе прозвучавшие среди ночи, звенели в ушах, словно колокол, который бил и бил тревогу. Над тихой бухтой и в глубине туннелей несся полный отчаяния крик запыхавшейся и побледневшей Искры, которая прибежала, тяжело опираясь на крепкую руку главстаршины Виктора Добрякова. Если бы не Виктор, неизвестно, чем бы все это кончилось. Ночь темная. Время позднее. Все люди спят. На улицах ни комендантских патрулей, ни дружинников. А женщина, потеряв сознание, истекала кровью на рельсах, по которым с минуты на минуту должен был пролететь курьерский из Москвы. Уже грохочет это в глубоком и холодном тумане, по которому уходят вдаль рельсы.
Мертво. Тихо. Безлюдно. Только маяк вспыхивает среди ночи, как вчера и позавчера. Две секунды яркого, слепящего света — и снова на одну секунду непроглядная тьма. Так каждый день говорит с морем далекий маяк. Но услышали ли выстрелы и крик на маяке? Наверное, нет. Выстрелы прозвучали на дне глубокого ущелья, и звук их мог докатиться до маяка только по оврагу. А маяк стоял на горе рядом с вечным грохотом и шумом морской волны и ветра. И поэтому Дмитрий Григорьевич всю ночь невольно прислушивался к морю, словно не верил умным радарам и электронным приборам, которые день и ночь прослушивали и просвечивали море до самого дна. Давняя привычка, приобретенная на маяке еще тогда, когда этих приборов не было, заставляла старика делать все так, как до войны. Смотритель должен был ловить в море огоньки кораблей, каждую вспышку световой сигнализации, каждый сигнал катастрофы, который может возникнуть на горизонте.
Так вот, на маяке спокойствие, наступившее здесь еще задолго до прихода обеих девушек и главстаршины Добрякова. Правда, спокойствие это чисто внешнее, потому что Дмитрий Григорьевич еле сдерживал себя, кусая посиневшие губы. Его заскорузлые, вечно сбитые пальцы гнули стальной прут, словно это был ивовый прутик, из которого плетут лукошки. Он слушал жену, глядя себе под ноги, и время от времени вздыхал.