Тот на меня зыркнул с некоторым неудовольствием, сразу же поинтересовался:
— Вы опоздали на ужин, Ваше Высочество, потому что молились в часовне?
— Вера в сердце, — ответил я коротко, — а не в коленях.
Он нахмурился, я ощутил, что один недоброжелатель в этом замке уже есть, но не все ли равно мне, который сегодня здесь, завтра там.
Я сел на указанное мне место, самое лучшее, на мой взгляд, как раз посредине между сестрами барона Джильберта, милыми и домашними, но все-таки эти не придут ко мне в постель, чувствую, это же хорошо, еще не родился на свете мужчина, который в темноте отличит на ощупь герцогиню от служанки.
Под столом завозилось нечто огромное и грузное, вроде носорога, горячий язык лизнул мне пальцы.
— Ну да, — пробормотал я, — как же без тебя… Уверен, ты даже молитву пропустил…
Атмосфера за ужином печально торжественная, я посматривал искоса, настоящая рыцарская семья со старыми традициями и древними идеалами чести: даже мать не умоляет сына бежать за пределы королевства, спасая жизнь, отец суров, часто вздыхает, но и он считает, что сын должен вернуться в столицу и положить голову на плаху, раз уж дал слово.
Только у сестер глазки на мокром месте, хотя он сам, несмотря на смертельную бледность, силится улыбаться, часто и невпопад шутит, на что его отец всякий раз усмехается с полным одобрением мужественному поведению сына.
Когда одна из сестер спросила робко, нет ли возможности спасти жизнь, даже если пришлось бы повиниться перед королем, отец оборвал ее суровым голосом:
— Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду… Не так ли, ваше высочество?
Я задержал перед открытой пастью жареную ножку ягненка, все обратили на меня взоры, я все это время помалкивал, прошлось пробормотать:
— Дорогой сэр Карвин, я трудно и усердно учусь быть сюзереном… и уже понял, что бесстрашие и мужество — не одно и то же. Мужество есть у наиболее стойких, дерзкая же отвага и бесстрашие свойственны очень многим — и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.
Он взглянул на меня остро.
— Юность — время отваги.
— Отвага, — сказал я, — в лучшем случае опрометчива. Я предпочитаю храбрость. Она посредине между самонадеянной отвагой и робостью. Что делать, я, как уже сказал, сюзерен…
Он нервно дернул щекой, да и на лицах других я уловил больше сдержанного презрения, чем понимания: молчал бы уже, консорт несчастный…
Священник произнес благочестиво:
— Друг, жена, слуга, рассудок и отвага познаются в беде.
Я сказал с укором:
— Святой отец, в Библии сказано, что на свете больше дураков, чем людей!.. Вы Святое Писание читаете?