— Но это же великолепнейший город на свете!
— Это ты так считаешь. Вот бы нам уехать куда-нибудь и попасть в отличные приключения. Тебе так повезло.
Барнаби не знал, что на это ответить. Он не привык, чтобы ему завидовали.
— А что случилось после того, как я улетел? — спросил он. Ему очень хотелось знать, как его исчезновение объяснили остальным Бракетам. — Что мама с папой сказали? Они часто меня вспоминали?
— Сначала — немножко, — ответила Мелани. — А потом, когда стало казаться, что ты больше не вернешься, и вообще перестали. Они сказали, что ты сам виноват, раз вот так взял и улетел.
— По-моему, тут не только я виноват, — произнес Барнаби, слегка опечалившись.
— Ну да, — подтвердил Генри. — То есть нет — не только, наверное. Но все равно надо было слушаться, когда тебе говорят.
Барнаби нахмурился.
— Чего слушаться? — спросил он. — Ты о чем это?
— Ну, мама нам рассказывала, что ты начал ныть, дескать, в рюкзаке жарко, — объяснила Мелани. — Она тебе сказала, что у тебя нет выбора — только ходить с рюкзаком, иначе улетишь. Но ты стал капризничать и слушать ее не захотел.
— Она сказала нам, что ты его снял из непослушания, — добавил Генри. — И сразу взлетел. Она пыталась тебя поймать, но тут налетел ветер, и она глазом моргнуть не успела, как тебя уже унесло высоко.
— Но мне кажется, они тебя уже простили, — сказала Мелани.
— Конечно, простили, — отозвался Генри. — Они же так рады, что ты вернулся живой и невредимый. Что такое, Барнаби? Ты какого-то странного цвета стал. Все же так было, нет?
Барнаби открыл было рот — в нем из живота к горлу поднимался огромный клубок ярости. Дома его не было много недель; иногда он почти ничего не ел, иногда не знал, где будет ночевать, и не раз его критиковали за неприятный запах. Бывали времена, когда он очень боялся, и бывали времена, когда ему было очень одиноко. Барнаби посмотрел на брата с сестрой — ему хотелось рассказать им, как именно все произошло и как он вообще оказался в такой ситуации. Но у них были такие встревоженные лица, что стало понятно: они не просто поверили родителям — им было нужно верить в их версию событий. Потому что о чем-либо другом даже помыслить было ужасно.
— Да, — наконец ответил Барнаби, сглотнул комок и отвернулся. Он не мог смотреть им в глаза. — Да, все было именно так. Надо было послушаться маму. Но вы же меня знаете — мне всегда все надо делать по-своему.
— Ну, это — обычное дело, — улыбнулся ему Генри.
Они не успели ничего больше сказать — открылась дверь, и в палату заглянула медсестра, довольно сварливая. Казалось, она в ужасе от того, что увидела внутри.