Внизу, под забранным решеткой окном, спокойно несет мимо Лондона к далекому морю свои воды Темза, а по ее поверхности снуют суденышки и разносятся крики лодочников. В теплом воздухе, как обычно, пахнет рыбой, илом и всякой гнилью, но легкий ветерок колышет тяжелые узорчатые занавеси и приятно ласкает мою кожу, а из регулярного сада, окружающего Дарем-Хаус, доносится слабый аромат цветов.
Мы стоим, словно статуи, а наши няня Эллен и камеристка Бриджит, набив рты булавками, суетятся вокруг с вышивками и кружевами, облачают нас в такие роскошные одеяния, каких я в жизни не видела. Наша матушка, похожая на большую хищную птицу, наблюдая за происходящим, скрежещущим голосом отдает приказания:
— Стой спокойно, Джейн! И постарайся выглядеть счастливой. Его величество проявил в отношении вас небывалую щедрость. Только подумайте, каких женихов он для вас нашел. Вы ведь, наверное, не хотите, чтобы до короля дошли разговоры о вашей неблагодарности?
Джейн, кажется, готова взбунтоваться, когда на нее через голову надевают тяжелое платье из парчи, отделанное золотом и серебром.
— Всем известно, что я не хотела этого брака, — дерзко заявляет она. — А благодарить за него я должна милорда Нортумберленда. Король Эдуард, возможно, и правит Англией, но самим королем правит милорд.
Не сомневаюсь, что наша мать с удовольствием ударила бы строптивую дочь, но не может же невеста отправиться на свадьбу в синяках. Поэтому миледи довольствуется тем, что весьма резко одергивает подвенечное платье Джейн, надетое поверх кертла,[1] поправляет на ней тяжелые юбки и шлейф, обильно усеянные алмазами и жемчугом.
— Ты уж, пожалуйста, держи эти глупости при себе, маленькая леди, и помни о своем долге перед королем и родителями. А еще перед герцогом Нортумберлендом, который сегодня станет твоим свекром. И можешь не сомневаться: если бы король не пожелал этого, ты бы замуж не вышла. А теперь дай-ка мне посмотреть на тебя.
Джейн стоит, поеживаясь, пока мать разглядывает ее. Вчера вечером она уже в который раз сказала мне, что ненавидит всю эту внешнюю мишуру; как добронравная и целомудренная протестантка, она предпочитает черно-белые одежды, а это приводит в бешенство нашу мать, которая любит пышные одеяния. Я вижу, что Джейн чувствует себя совершенно не в своей тарелке, облачившись в это роскошное, расшитое золотом и серебром парчовое платье с низким вырезом, который чуть обнажает маленькие холмики ее грудей.
Я бы много отдала, чтобы тоже надеть такой роскошный подвенечный наряд, но считается, что поскольку я младшая сестра, то могу одеваться и попроще. И никого не интересует, что я, в отличие от вспыльчивой Джейн, послушная, сговорчивая и вообще, как говорит моя мать, гордость семьи, а к тому же (чего она никогда не говорит) ее явная любимица. Я все равно всегда буду только второй, тут уж ничего не поделаешь. И сегодня я тоже вторая: мой брак не столь важен, как брак Джейн; мое одеяние, сшитое из ткани с серебряной нитью, украшенное алой оборочкой из бархата и жемчугом, стоит гораздо дешевле. Но я вижу себя в зеркале: длинные золотисто-рыжеватые волосы крупными локонами ниспадают на спину; на щеках — нежный румянец; плотно прилегающий корсаж подчеркивает стройную фигуру, — и понимаю, что мне не нужны более пышные одеяния, чтобы соперничать с сестрой.