— Ты это точно знаешь?
— Я в этом уверен. А сегодня пришла хорошая новость: королева и ее дочери согласились покинуть убежище. Король поклялся защищать наших кузин и заботиться о них. Согласись, что Елизавета вряд ли доверила бы их человеку, который убил ее сыновей. Подумай об этом, любовь моя.
— Но другой ее сын, Грей, был казнен без суда, — возразила Кейт.
— Ты же знаешь, почему так произошло. И Елизавета тоже наверняка все понимает. Между прочим, король пообещал простить ее старшего сына Дорсета, если тот оставит Генриха Тюдора и вернется в Англию. Так что для твоего мрачного настроения нет никаких оснований, милая, клянусь тебе.
Он наклонился и наградил ее долгим поцелуем, его щеки на морозе были жесткими и холодными. Никогда еще Линкольн не целовал ее с такой страстью, у нее аж дыхание перехватило.
— Надеюсь, теперь тебе стало получше, — сказал Джон, лукаво подмигнув Кейт.
Ей и самой тоже так показалось, и она поспешила во дворец, завернувшись в свой плотный плащ. Руки у Кейт посинели от холода. И тут перед ней появился разрумянившийся паж в королевской ливрее.
— Я искал вас повсюду, миледи, — сказал мальчик. — Вас желает видеть король. Он распорядился, чтобы вы немедленно пришли к нему во внутренние покои.
— Да, конечно, — ответила она и, не подозревая ничего плохого, поспешила к отцу.
Катерина
Октябрь 1559 года, Уайтхолл-Палас
Господь, судьба, звезды или фортуна — можно называть это как угодно — не были расположены к нам с Недом. К моему горю, матушка день ото дня чувствовала себя все хуже и хуже, она слегла в постель и больше уже не вставала. Так что все наши надежды на то, что она сумеет уговорить королеву, были жестоко разрушены.
Сегодня я, втиснутая в свое жесткое расшитое парчовое платье с узкой талией, высоким гофрированным воротником и отделанными жемчугом рукавами, вся кипя от негодования, должна прислуживать королеве — ничего не поделаешь, моя очередь. Я чувствую враждебные взгляды, которые исподтишка кидают в мою сторону камер-фрейлины, нескрываемое осуждение госпожи Эстли и холод, исходящий от моей госпожи королевы. У Елизаветы наверняка немало причин злиться на меня, но почему она не выскажет своего неудовольствия прямо или даже не назначит мне наказания?
Несправедливость всего этого мучит меня. Я ничем — абсолютно ничем! — не заслужила подобного обращения.
Злость закипает во мне. И поэтому, когда королева отвешивает мне пощечину за то, что я роняю ее перчатку, я взрываюсь, как пушечное ядро.
— Ваше величество, с вашей стороны это крайне жестоко! — кричу я. — Не моя вина, что другие, совершенно без моего ведома, плетут заговоры, используя мое имя. Но вы вините в этом меня. Это ничем не оправдано, и не подобает так вести себя тому, кто считается источником справедливости!