4
Когда жара своей тусклой белизной, казалось, окончательно осилила и разъела последние остатки небесной синевы, когда она разодрала и поглотила последнюю дымку облаков и вознамерилась уже на вечные времена раскинуть свой зловещий балдахин над Филиппсбургом, с запада на город надвинулись желтовато-серые тучи; к городу словно бы подбирался чудовищный баран, видимой частью которого пока были только шерстистые космы, что все разрастались и разрастались, вползая на вершину неба, голова все еще оставалась невидимой, а клочья шерсти уже отделились, взлетели вверх и исполинскими клубками надвинулись на Филиппсбург, целые эскадрильи шерстистых клубков молниями и громом бомбардировали съежившийся город, осыпали выжженную каменную пустыню поначалу градом, а затем окатили ливнем; подразделения клубков прибыли, подобно перегруженным воздушным судам, а теперь, сбросив свой груз, стали легкими, растеклись чернильной пеленой, устремились ввысь, торопясь напоить искалеченное небо своими насыщенными красками; а избытком своего груза они еще много дней и ночей поливали город.
Ганс сидел у своего стола. Напротив него — Анна. Из приемной доносился перестук пишущих машинок. А с улицы — цимбальный звон дождя, не хлещущего уже с прежней силой. Ганс делал вид, будто сколачивает из своих заметок репортаж. Утром сереброголовые господа в темных костюмах, стоя на трибуне, из которой микрофоны торчали, словно проросшие свинцово-серые тюльпаны, открыли «Широкую выставку радиоприемников и телевизоров». Но Ганс только выводил на бумаге какие-то каракули. Бессмысленные какие-то слова. Он чувствовал, что Анна смотрит на него, что она шлет ему улыбки через два стола, ждет, чтобы и он посмотрел на нее, улыбнулся ей. Сесиль, пронзило его, Марга… Анна сегодня была в превосходном настроении. На каждом втором слове она взвизгивала, прищуривалась, не меньше пяти раз уже обегала стол, чтобы губами и языком исчертить ему все лицо.
— Что будем делать сегодня вечером? — спросила она.
Ему нужно закончить репортаж. Завтра подписывается в печать очередной номер.
Анна сказала, что их бюллетень имеет успех. Отец очень доволен.
Все, что Анна сегодня говорила, звучало как приглашение. Ганс сочинил какую-то любезность, мысленно апробировал ее и произнес. Анна просияла. Он охотно полюбил бы ее. Но она была совсем не такая женщина, как Сесиль или Марга. Она была старая девочка.
Анна принесла поесть, принесла вина и ждала, чтобы он кончил репортаж; потом она села к нему на колени и так долго елозила опять губами по его лицу, пока он не возбудился, не нашел ее привлекательной и не повторил то, что сделал в парке. По мне, ну и пусть, решил он, она хоть любит меня, не хохочет неизвестно над чем, знает, кто я, мне не нужно постоянно тянуться на цыпочках, стараться изобразить из себя невесть что, в конце-то концов, женщина есть женщина, и точка!