Алексей привёл два танка на указанную ему позицию сегодня на рассвете. Задача была для него понятна и не нова — устроить засаду, одну из тех хорошо замаскированных и дерзких засад, которыми ощетинилась ленинградская земля, чтобы со страстным упорством во что бы то ни стало задерживать, изматывать, морально подавлять врага. Одну из тех засад, где численному превосходству наступающих противопоставляется внезапность удара, преимущество скрытой, хорошо подготовленной позиции в родных, до подробностей знакомых местах, когда каждое болотце, роща, поворот дороги помогают своим и вредят чужакам. Одну из тех засад, где наглой самоуверенности противостоит злое мужество и готовность погибнуть, но не пропустить врага… Что ж, место было подходящее — с одной стороны болото, с другой лес, а между ними холмистый перешеек, вот это ромашковое поле и рощица, которую немцам никак не миновать. Рощица молодая, жидкая, но очень удобная для наблюдения и для смены позиций. Воевать здесь можно! Танкисты быстро окопались, замаскировали машины, отрыли запасные позиции, сделали расчёты стрельбы по ориентирам. Алексею всё больше нравилась позиция — впереди высотка, между высоткой и рощей поле — немцы будут как на ладони, только бей. Экипажи обоих танков были в приподнятом настроении. Серёжа Пегов даже хорохорился: «пусть-ка сунутся!» Только одно смущало Алексея — давая задание, Яковенко сказал ему, что засада будет поддержана пехотой, а на месте Алексей никого не обнаружил. Наспех отрытые окопы по опушке рощи стояли необжитые, пустые. Алексей связался по радио с Яковенко и получил ответ: «Занимайте позицию впредь до нового распоряжения и действуйте по обстановке». Пока что немцы не появлялись, и после неторопливого обеда командиры лежали в тени, радуясь передышке.
— Впечатление такое, что тут километров на десять — ни души, — сказал Кривозуб.
— Я ж говорю… — лениво отозвался Алексей. — Война, будь она неладна!
Они помолчали.
— До чего ромашки здесь много, — вздохнул Кривозуб. — И никакого ей дела нет, воюем мы тут или прохлаждаемся… Ишь, цветут!
— Когда в небо смотришь, ни в какую войну не верится. Тесно на земле, что ли?
— Мне тесно! — убеждённо откликнулся Кривозуб. — С фашистами? Тесно!
— Ну, и мне с ними тесно. Я не о том… А ты никогда не думал, Гаврюшка, что вот тебя могут убить, а небо будет всё такое же, и трава такая же, и всё в мире будет как всегда, кроме тебя?.
— А чего о смерти думать? — неохотно откликнулся Кривозуб. — У нас говорят: хуже, когда боишься — лиха не минешь, а только надрожишься.