Он улыбнулся. На сердце стало легко. У него болели пальцы, но зато он испытывал громадное удовлетворение от того, что смог быстро закончить дискуссию с этим идиотом при помощи прямого правой. Надо будет запомнить на будущее.
Берлин, сентябрь 1946
Аксель Айзеншахт спрыгнул с подножки трамвая недалеко от Бранденбургских ворот. Сунув руки в карманы, он шел, насвистывая, мимо завсегдатаев черного рынка — пожилых женщин, напоминавших ищущих зернышки птиц, с впалыми щеками, сжимающих в руках сумки, и худых мужчин в костюмах с чужого плеча, которые прогуливались с делано беззаботным видом.
Все словно участвовали в странном балете, быстрым движением показывали товар потенциальному покупателю, открывали и сразу закрывали чемоданы. Почти не размыкая губ, шептали на своем условном языке: меняю шерстяное платье на кастрюли, радиоприемник на кухонную плитку, мотки проволоки, зубные протезы… Торговля шла под открытым небом, с участием продавцов и покупателей всех возрастов и сословий, которые не забывали следить, не появится ли вдруг полицейский. Черный рынок был необходимым условием выживания, даже если за такую торговлю можно было попасть в тюрьму. Несмотря на то что у Акселя с собой было изрядное количество сигарет «Lucky Strike», он не спешил включаться в торговлю. В тот день у него была назначена важная встреча, пропустить которую он просто не имел права.
Месяц назад он побывал на вилле своих родителей в Грюнвальде. Спрятавшись за деревьями, он наблюдал за домом, который чудом не задели авиабомбы, а также за перемещениями живших в нем американского офицера и его супруги. Двое детей прыгали через скакалку на лужайке. Окна комнаты на первом этаже были приоткрыты, сквозняк колыхал шторы. После обеда приехал джип, чтобы увезти семью. Через несколько секунд появилась кухарка с корзиной в руках. Увидев Акселя, она издала радостный крик и заключила его в объятия. Постоянно посматривая по сторонам, пожилая женщина разрешила ему пройти в дом.
Запах потушенной сигары чувствовался в кабинете его отца, который не курил, а выцветшие пятна на стенах указывали места, где когда-то висели гравюры с самыми красивыми видами Германии. Надо полагать, что панорамы Дрездена и Колони незадолго до их разрушения пришлись по вкусу новому оккупанту. Аксель заметил стоящую рядом с чернильницей фотографию блондинки, которая держала под руку мужчину. Все эти детали делали комнату чужой. Но кресло, казалось, еще хранило отпечаток мощного тела его отца. Выжил ли он? Отсутствие новостей беспокоило Акселя, тем более он не знал, что в данной ситуации предпочтительнее. Был ли отец арестован? Может, как раз сейчас он ожидает вынесения судебного приговора? Весь немецкий народ был классифицирован и разделен на пять категорий. Курт Айзеншахт мог попасть только в одну из двух первых: собственно преступников или активистов нацистской партии. В лучшем случае он будет приговорен к десяти годам принудительных работ с конфискацией всего имущества. Так может, было бы лучше, если бы он погиб? Как представить своего отца с бледным лицом, опущенными плечами, лишенного былого лоска и всех гражданских прав, должностей, имущества, издательской империи и доходных домов? Курт Айзеншахт не мог стать потерянным человеком, одним из многих, которые теперь бродили по городу с единственным навязчивым желанием получить кусок хлеба, обреченные на постоянный голод системой продовольственных карточек, по которым можно было получить только триста граммов хлеба и двадцать граммов мяса. Это было просто немыслимо.