— Скучаешь, я знаю, — безжалостно продолжила она. — Я тоже скучаю, но я не могу жить вместе с ней. Я должна добиться чего-то сама, потому что, когда мы вместе, все становится слишком сложным. Все изменилось. Когда я была маленькой, я обожала ее. Тогда все было просто. А потом, со временем… Я не знаю, — заключила она, пожав плечами. — Когда она решила вернуться сюда после войны, мне показалось, что она опять бросает меня. Конечно, я тогда не знала, что она хочет найти тебя, потому что она ничего мне об этом не рассказывала, — уточнила она тоном, в котором звучали и горечь, и грусть. — Когда она вернулась, я не узнала ее. Она казалась такой потерянной. Потом она рассказала мне про беременность. Я видела, как она хотела этого ребенка… Ревновала, конечно. Мне понадобилось время, чтобы понять, что для нее был важен не столько сам ребенок, сколько то, что его отцом был ты.
Наташа посмотрела на Макса. Он стоял спиной, ссутулившись, сунув руки в карманы.
— Теперь мне все понятно, — добавила она негромко. — Я видела выставку у Бернхайма. Именно мать перед отъездом посоветовала мне сходить туда. Ваши чувства очень сильные. Неразрывная связь. Разве это не важно? То, что ты показал своими работами, — это часть правды. Они никого не оставляют равнодушными. Я завидую вам, но это так больно, — призналась она. — То, что есть между вами, так редко встречается. Этим оно и ценно. Тебе так не кажется?
Когда Макс повернулся, Наташа, прикусив губу, испуганно замолчала, осознав, что вторглась в тайную, запретную область. Но он был благодарен ей за смелость, которой не хватало ему самому.
— Ты бесконечно дорога мне, Наточка. Никогда я не смогу в полной мере отблагодарить тебя за то, что ты нашла меня. Не знаю, осмелился бы я первым сделать шаг навстречу тебе.
Несколько дней спустя Феликс наводил порядок в бумагах в маленькой комнатке, которая служила ему кабинетом. Настроение было ужасным. С начала блокады клиенты вымерли, словно динозавры. Но он упорно отказывался закрывать магазин раньше установленного времени. В тусклом свете ручного фонарика с динамо-машиной, ручку которого он нажимал, большой зал магазина казался ему зловещей пещерой. Скромные рождественские украшения бледнели перед тем захватывающим декором, который когда-то мать придумала для Дома Линднер. Ему было стыдно, так как пришлось отправить работников по домам, потому что ему нечем было выплатить им зарплату. Многие заведения не могли работать нормально, безработица принимала масштабы эпидемии. Считалось, что тем, кто смог найти работу на строительстве аэродромов, несказанно повезло, ведь там, по крайней мере, бесплатно кормили горячими обедами. И все же берлинцы не опускали рук. Более сотни предприятий намеревались послать заявки на участие в большой ярмарке, проведение которой планировалось в апреле следующего года в Ганновере. На собрании руководителей предприятий, в котором участвовал и Феликс, была утверждена печать, которая ставилась на этих заявках. На ней был изображен символ города — медведь, разрывающий связывающую его цепь. Надпись гласила: «Сделано в блокадном Берлине».