Макс боялся реакции Ксении. Мысль о том, что он делает ей больно, заставляла страдать его самого. Но он не мог не быть честным, когда чувствовал себя таким потерянным, таким до отчаяния одиноким. Он видел перед собой Ксению, он мог протянуть руку и потрогать ее, но все равно оставался пленником стеклянной клетки, которая отделяла его от мира. Тоска усиливалась, и он одним глотком осушил содержимое бокала.
Ксения наклонилась, погладила его по щеке. Нежность в ее серых глазах вызвала у него слезы. И тут он с удивлением увидел, что она улыбается.
— Я хочу снова очутиться в твоих объятиях, Макс, — прошептала она. — Я хочу ласкать тебя. Немедленно! И какая разница, что будет с нами завтра? Прошлое пусть остается прошлым, а будущее нам не принадлежит. В этот конкретный момент нашей жизни мы нужны друг другу, и только это имеет значение.
Она переплела свои пальцы с его, поднесла его руку к своим губам и легонько укусила, смеясь. В ее взгляде было столько света, столько доверия и неудержимого желания, что Максу показалось, будто ветер Балтики сдул все их страхи и сожаления. «Может, она права, эта русская, прошедшая сквозь огонь и воду?» — спросил он себя, внезапно почувствовав вспышку надежды. Может, на несколько часов он сможет забыть лица ушедших навсегда и отогнать свои слишком горькие воспоминания? Сможет перестать винить себя за то, что он жив, в то время как лучшие, чем он, погибли. Настало время снова ощутить запах этой женщины, гладкость ее кожи и головокружение от переполнявших его чувств.
— Это оставили для вас, господин барон, — сказал консьерж.
Макс взял завернутый в толстую газетную бумагу пакет, оглянувшись с опаской по сторонам. В зале никого не было. Он удивился своей осторожности, которая заставляла его, когда он шел по улице, оборачиваться, проверяя, не следят ли за ним. «Полезные привычки просто так не забываются», — насмешливо сказал он сам себе. И тем не менее большинство берлинцев, которые жили в советском оккупационном секторе, не могли отогнать гнетущее ощущение, которое словно приклеилось к их коже, ощущение, что они находятся под постоянным, неусыпным контролем. Но Макс предпочитал спать один в «Адлоне», в холодной скромной комнате, нежели делить жилье с Мариеттой, Акселем и Клариссой. Он слишком долго жил при большой скученности людей и теперь просто наслаждался одиночеством.
Он вышел на Вильгельмштрассе под темно-синее, словно вороненая сталь, небо. Иней покрывал обугленные руины, куски льда на тротуарах заставляли пешеходов смотреть в оба, перемещаться с осторожностью. Каждый опасался упасть и что-то себе сломать. Больницы не располагали ни медикаментами, ни койками в необходимом количестве. В немецкой столице в эти послевоенные времена лучше было умирать здоровым.