Женщину зовут Ардис, она жена Уильяма Гармони, родители которого построили «Уголок гармонии».
В свое время, говорит она, жизнь здесь была идеальной, насколько такое возможно. Они наслаждались радостями крепкой семьи, работали вместе на общее благо, без единого конфликта, напоминая семью пионеров, которые в другую эпоху осваивали участок земли, производя все необходимое для своих нужд, живя и работая как единый организм.
С момента создания «Уголка», все дети учились дома, причем и дети и взрослые предпочитали проводить большую часть свободного времени, рыбача в бухте, загорая на пляже или гуляя по окрестным холмам. Дети школьного возраста, естественно, выезжали на экскурсии, а иногда ездили с родителями в отпуск за пределы принадлежащего семье участка земли. Все изменилось пятью годами раньше. С того момента «Уголок гармонии» превратился в тюрьму.
Ардис излагает все это таким тихим и спокойным голосом, что иной раз мне приходится наклониться к ней, чтобы не упустить ни единого слова. Она ничем не выдает горя или ожидания утраты, как можно предположить, если она действительно верит, что юную Джоли убьют в наказание за красоту. Нет в ее голосе и страха, и я подозреваю, что ей приходится говорить без эмоций, потому что в противном случае она полностью утратит самоконтроль, необходимый для этого разговора.
«Фактически в тюрьму, — говорит она. — Никто больше не уезжает в отпуск. Никто не ездит на экскурсии. Все дружеские отношения с людьми, которые не члены семьи, разорваны, зачастую в такой грубой манере и с такой злостью, что у бывших друзей нет желания их восстановить. Только один из их семьи может на какое-то время покинуть „Уголок“, чтобы побывать в банке и сделать какие-то важные дела. По магазинам они больше не ходят: все необходимое заказывается по телефону и привозится…»
Хотя ее тон и манера остаются будничными, в голосе появляется страх, потому что она запуганная женщина. Я знаю, что она подходит к главному разоблачению, понимаю, что душа ее согнута, но не сломлена. Чувствую отчаяние, вызванное тем, что нет никакой возможности до бесконечности держаться за надежду, отчаяние, идущее от неспособности продолжать сопротивление, давно воспринимаемое напрасным. И все-таки она не сдается на милость беспомощности и отчаяния.
Поэтому я удивлен, когда она замолкает. Побуждаю продолжить, но она молчит, мрачно смотрит на темное море, словно оно призывает ее утонуть в его холодных водах.