Научиться понимать ее речь оказалось не просто: когда она разговаривала с подругами, ее лексикон почти целиком состоял из отборного мата с небольшой добавкой некоего незнакомого мне жаргона, как я предположил — лесбиянского. Постоянных собеседников у нее было трое, один мужской голос и два женских. Обладатель мужского голоса был ее давним приятелем, и у них имелись какие-то общие дела, на которые они в разговорах намекали так осторожно и туманно, что об их характере судить не представлялось возможным, кроме одного: от них тянуло криминальным запашком. Что же касалось женских голосов, то здесь бушевали страсти. Первый принадлежал постоянной любовнице Кобылы, даме из торгового сословия, судя по стилю общения — бабе крутой. Вторая же была новой пассией Кобылы и тоже аспирантствовала — в Универе на химфаке. Мадам из торговли шутить не собиралась и угрожала старинной русской расправой: облить кислотой или щелочью обеих. Зная свою подружку, Кобыла паниковала, надо отдать справедливость, не столько за себя, сколько за новую возлюбленную. Но это была не единственная ее беда. Она недавно, по агрессивности характера, в сомнительной дорожной ситуации слегка покурочила новенький «ауди». А в нем обнаружились такие ребята, что ей пришлось сразу отдать им тысячу баксов, и плюс к тому они запросили еще две тысячи, причем в форме, исключающей возможность отказа. Ей самой не добыть таких денег, а торговая подружка предлагает их в обмен на прилюдное поругание и изгнание химички, на что Кобыла решиться пока не может. Щепинский, конечно, при его связях с ФСБ, да и просто силами своих штатных головорезов, мог бы защитить ее от наезда бандитской компании средней руки, но она боялась к нему обращаться: ей случалось уже наблюдать, как он отделывался от своих людей, «попавших в историю», и потом еще приговаривал: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».
От всей этой чуши, которую я был вынужден скрупулезно вышелушивать из матерных телефонных диалогов, у меня чуть не съехала крыша, но зато стало ясно: Кобылу сейчас можно брать голыми руками.
Мафусаилу не понравилась поначалу названная мною сумма, но Порфирий урезонил его одним лишь коротким нечленораздельным шамканьем.
Я ее подловил в том же кафе на Лиговке, где мы познакомились: она была из тех, кто способен заесть горе булочкой, в данном случае клубничным мороженым с ликером. Когда я плюхнулся за ее столик, она рассвирепела, но стремления броситься на меня, как при первом знакомстве, не обнаружила, а только прошипела:
— Сволочь.
Я в ответ лучезарно улыбнулся, и она медленно, смакуя каждый звук, процедила: