— Это еще вопрос, — подал голос тощий белобрысый человек, помоложе остальных, прозвища которого я так и не узнал, потому что, едва Амвросий открыл рот для ответа, его бесцеремонно перебил сам Философ:
— Глубокоуважаемые господа ученые, почему же никто не спросил моего согласия? Если я, конечно, живой человек. Или, может быть по привычке, меня все еще считают покойником?
Его речь произвела ужасное впечатление. Физиономии у всех вытянулись, будто их осыпали площадной руганью. Остался неподвижен только Порфирий, но в его потухших глазах появился неприятный тяжелый блеск.
— Вот уж, ей-богу, никого не хочу обидеть, — продолжал ораторствовать Философ с едва уловимым и, как мне показалось, точно отмеренным оттенком развязности, — но прежде, чем думать о следующем перевоплощении, нужно немного к себе привыкнуть. А я еще не освоился с тем, что я живой. Кстати, вот прекрасная тема для научных размышлений: сколько перевоплощений, скажем… пусть за год, может выдержать психика человека?
— Да… конечно… это нуждается в проверке… — уныло согласился гномик. Он был похож на ребенка, которому в магазине позволили потрогать шикарную игрушку, но не купили ее как слишком дорогую.
— И вообще, сначала я должен проштудировать труды Основателя, это пробел в моем образовании. А что как его теории покажутся мне бредятиной? И я скажу вам, что умываю руки?
Крот по-театральному закатил глаза и схватился за сердце. Все остальные были тоже в шоке, и я подумал: как бы дело не кончилось коллективной истерикой.
Я поймал взгляд Полины, интересуясь ее реакцией, — она оставалась спокойной и едва заметно мне кивнула. Она, как и я, поняла: это был другой человек, не тот, которого мы знали год назад. ТОТ Философ, тогдашний, не хотел и не умел отстаивать свои личные интересы и уж тем более не был способен так хитро и одновременно жестко выстроить систему аргументации.
Старички растерянно переглядывались, беспомощно и невнятно кудахтали, а Философ выглядел безмятежно, будто все это его не касалось.
— Раньше тебя на такое бы не хватило, заметил я ему негромко, — стало быть, на том свете можно кое-чему научиться.
— Забавная идея… а знаешь, если воскрешения войдут в обиход, я думаю, висельный юмор станет тоже повседневным. — Он слегка улыбнулся, и я тотчас узнал прежнего Философа: сама реплика, интонация, виноватая улыбка — все это, безусловно, принадлежало ему.
Мне пришла в голову странная мысль, точнее, странной была не сама мысль, а то, что она казалась до жути неприятной: он отлично помнит себя прежнего и по желанию может воплощаться в любую из двух своих ипостасей… если их только две.