— У него не было выбора. Ты нуждалась в немедленной помощи, и искать подходящего донора было некогда.
— Ты не знаешь его. Он находит выход из любых ситуаций, и ради своих исследований готов на все. Это страшный человек. Если бы он считал твою встречу со мной нецелесообразной, он бы просто убил тебя.
— Э… постой-ка… — меня вдруг осенило, — именно это он и попытался сделать. Только сорвалось.
— Не знаю, не знаю… обычно у него ничего не срывается.
— Послушай, — мое любопытство проснулось вновь, — почему ты своего шефа так запросто называешь по имени?
— Потому что он мой муж.
— Что?! Сколько же ему лет?
— По календарю девяносто с лишним. Биологически — несколько меньше.
— А сколько тебе… по календарю?
— Восемьдесят два.
Когда дело идет о бессмертии души, мыслящие люди становятся недоверчивыми, требуют строгих доказательств; почему же, когда дело коснется смерти, философы впадают в ребяческое суеверие и легковерие и тем суживают область деятельности?
Николай Федоров
Тут уж я разозлился как следует, даже сам удивился: подумаешь, врет чувиха — и пускай себе врет, ее главное дело — трахаться. Но сейчас она врала как-то слишком обидно.
— Вот этого, знаешь ли, не надо, такую лапшу мне на уши вешать. Придумай что-нибудь пооригинальнее.
— Я ведь тебе уже говорила, что вообще никогда не вру. Не умею и не считаю нужным.
Эту фразу она вылепила ровным учительским тоном, а я не люблю, чтобы телка, да еще в постели, так разговаривала, и тогда уж мне наплевать на все ее сиськи и письки. Я хотел сказать ей об этом, но забыл, что она, ко всему, еще и сечет мои мысли.
— Я не говорю о том, что даже при твоем интеллекте ты должен был сообразить, что сеансы рекомбинации приводят к уменьшению биологического возраста, для того они, собственно, и предназначены, — она приблизила свое лицо к моему почти вплотную, и я видел совсем рядом ее нахмуренные брови и рассерженные глаза, — мне важно, чтобы ты усвоил, что я не вру ни при каких обстоятельствах. Это в дальнейшем облегчит жизнь и тебе, и мне.
И тут я впервые увидел то, к чему впоследствии так и не сумел привыкнуть: ее глаза потеряли блеск и сделались матовыми, а на месте зрачков оказались черные дырки, просто отверстия, ведущие в пустоту ночного безлунного неба. Я понимал, конечно, что это всего лишь оптический эффект, но уж больно неприятный эффект. У меня пропала охота с ней базарить, мне стало не по себе, и я от нее отшатнулся.
А она улыбнулась как-то отчужденно — не мне, а своим мыслям — и даже вслух засмеялась. Глаза у нее заблестели, и она превратилась опять в отличную сексапильную девчонку с шикарными грудями и бедрами.