Панов поморщился. Жив еще момент, про который после «эпохи гласности» все забывают.
Цензура, она, родная, иначе пани не придется хвастаться новой манерой исполнения. И, вообще, песнями. Посадят, не посадят, но даже в детский сад на утренник не пустят.
Ходит по Москве товарищ Садчиков, ответственный за культурный репертуар партийный и ученый кандидат наук, а с тридцать восьмого – главный уполномоченный по военной цензуре.
Тут не забалуешь. К делу подход серьезный. Перед самой войной уполномоченный успешно отчитался за компанию по ликвидации политически недопустимых имен среди подопечных несознательных животноводов. «Лениных» и «Сталиных» там не было, но бычки, именованные ранее «Наркомами» теперь дрожали при крике «Наркоз!»[529] А что, все согласно присланным из центра рекомендациям.
И до сих пор дурь идет по земле с серьезным выражением лица.
Когда Чебурашку заставили лечь вверх ногами, а после обвели мелом на Литейном мосту в Питере, образовав, тем самым эротично встающий символ, власть, вместо поливальной или пожарной машины, вызвала пресс-конференцию, заставив ржать над собой целый город.
Но стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант сорок второго, где «мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела»[530].
«Смуглянка» – «несерьезная» песня ждала конца сорок четвертого, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной Армии.
Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слезы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «такое мы на сцену/в эфир не пустим»[531].
А может так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?
Послевоенную криминальную статистику Панов знал, как было нелегко возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, значит нужно больше дать металла. Нелегко? Но я – бывший фронтовик, да я к трудностям привык».[532].
Однако, музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.
Будете в Воронежской области, посмотрите на стоящий в Семилуках настоящий «серый камень гробовой»[533].
В шестидесятом году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату» и многотысячный зал встал, и так слушал песню до конца.
И «День Победы» Тухманова и Харитонова в семьдесят пятом году не пошел сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День Милиции не спел Лещенко.