И где, черт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего, или, того хуже, попал в плен?
Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!», и майор, окончательно выкипая, снес его вторым выстрелом.
Потом взглянул на часы. Ох, не то еще говорит людям Москва
****
Когда-то проворовавшийся саперный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «мамочка родная, спаси меня».
Политрука била дрожь, и он все время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверено державшийся под огнем, достиг предела стойкости.
«Устал от войны», писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», выражаются и сейчас.
Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть кошмар.
Последняя «отрыжка человечности», так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.
— Ничего, сынок, мы притертые, не помрем, выживем и всегда по-своему повернем. А ну, повторяй за мной! Давай! — старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза, наконец, застыли, требуя у него помощи и опоры.
— Я… вас… слышу…
— Что? Страшно было? Тогда просто повторяй. Не презирая милосердие и человеколюбие твое, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…
Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.
После, близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?
— Ну, как, полегчало? — осторожно спросил старшина.
Он делал дело, как умел, как подсказывал старый опыт.
— Не могу продохнуть! Гарь в горле! — на выдохе прошептал Иволгин.
— Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай, дыши глубже!
— Только вы – никому, хорошо? — устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.
— Ничего, с каждым бывает.
Старшина облегченно выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.
«В окопах неверующих нет», — Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и, желательно, знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад.