— Садись, — сказали мне и дали полную, дымящуюся тарелку.
Вот так! Я сидел у одного огня с теми самыми тётками, которые то ли вчера, то ли неделю назад проделали надо мной препаскудную операцию. Делил с ними хлеб, разговаривал совершенно по-приятельски. И узнал много интересного.
Почти все женщины были пациентками туберкулёзного диспансера, среди них затесалась одна невзрачная докторица Тамара. Проснувшись, они держались одной большой группой, хотя с едой плохо стало сразу. Кое-кто из туберкулёзников быстро стал загибаться, остальные, как ни странно, поздоровели. Видимо, в силу необходимости, ведь лечиться стало нечем. Глубокой осенью больницу решила приватизировать бандитская группировка, часть женщин решилась бежать. Таких историй я наслышался десятками. Необычным было то, что они попали сюда, в этот слой. Иначе неизвестно, как бы пережили зиму.
— Так халат у Ани ещё больничный? — спросил я, вспомнив, как она запахивала ватник, скрывая от меня прорехи на груди. — Но ведь тут одежды много? По домам?
— Вот в этом и фокус, — непонятно объяснила Тамара. — Просыпаемся, кто где лёг, в первый раз, когда сюда пришли. А одежда на нас старая. Вот в чём сюда попали, в том утром и оказываемся. Мы, конечно, сразу переодеваемся, уже и знаем, где что взять. А на другой день опять в старье рваном!
— Ты объясни человеку толком, — оборвала её Верка. — Тут вроде как день сурка, вот что. Только не для одного кого-то, а для всех сразу. И помним всё, что было вчера, хотя день опять тот же самый. Ну, как в том кино. Даже синяки и ссадины, у кого за день появились, утром исчезают. И вещи все, какие брали, каждое утро у нас пропадают, появляются на прежнем месте, и продукты в магазине и в столовой не съедены! Вот Костик по утрам заново картину рисует, каждый раз новую, а краски опять в магазин возвращаются, и банки не распечатаны…
Я подметил взгляд, каким Аня осадила говорливую Верку.
— А Лиля каждый день по «Наполеону» ест, — торопливо затараторила та. — Цветы вот нельзя вырастить, жалко. И сирень уже почти осыпалась… осыпается.
— Ты и сама не дура до тортиков, — возмутилась рыхлая блондинка.
— И перевязочных материалов нет. Даже ваты нет. За углом детская поликлиника, там наверняка что-то да осталось, а не пройдёшь! Стена.
— Ему про твои вечные месячные неинтересно, — вставила Лиля.
— Дура! — вспыхнула Верка. — Тогда сама рассказывай.
Но Лиле рассказывать не хотелось. Верка чуть помолчала, но слова в ней не держались, и она закончила с каким-то мрачным удовольствием:
— Главное — отсюда выбраться нельзя. Через какую стену не проходишь, снова сюда попадаешь, в утро следующего дня. Того же, но следующего… ну, ты понял. У нас уже почти все пробовали. Никак. А пятачок между стенами маленький. Это кажется, что целая улица, а стены сходятся прямо тут, в углы дома уходят… а с той стороны совсем круто закругляются. И не выйдешь, всё, — закончила она.