Сорока с Красковым поползли к лампе — одинокой нездоровой луне, не имеющей ровного света, лампа горела еле-еле, с перебоями, иногда вообще не горела, да и лучше было бы, если б она не горела совсем — ну что значит жалкая слабая лампа в мутной белой ночи?
И топчется, наверное, под ней какой-нибудь старый, насквозь прокуренной бормотун, которому сидеть бы дома да щели в стекле считать, а он нанялся па завод, потому что тут рабочий паёк, иногда дают муку, можно выжить. А что он, неведомый старый хрыч, без завода? Нуль без палочки, живой труп, который станет трупом неживым, как только желудок его сожмётся от голода до размеров птичьего.
— Там, над лампой, старик, Красков. Беспомощный хлипкий дед, которому свернуть голову всё равно что цыпленку. Тебе не жалко его, Красков?
— Жалко.
— Давай не будем убивать деда?
— А как?
— Найдём способ. Шарф какой-нибудь или платок в рот засунем, руки свяжем.
— Задохнётся.
— Без кляпа нельзя — орать будет.
— Боцман узнает — сожрёт нас с тобой. Со всей начинкой.
— Бог не выдаст — свинья не съест, Красков. Боцман усат — что верно, то верно, но и мы с тобою тоже усаты. Тс-с-с, кажись, дед идёт.
Из-за угла здания выпросталась нелепая фигура какого-то ряженого в треухе и тулупе — в июньскую-то пору! Хотя и промозгло, и туман в кости всасывается, но всё-таки на улице июнь. Июнь — не декабрь.
— Я говорил — старик, — прошептал Сорока, — всё верно.
— С ружьём!
За спиной старика коротким дулом вверх целился кавалерийский карабин.
— С кривым ружьём, — прошептал Сорока, — без патронов.
— Откуда знаешь?
— Старики не умеют стрелять из современных кавалерийских карабинов. — Конечно же, Сорока был неправ: старики эти и француза с англичанином колотили, и турка, и японца — жизнь у седоусых была насыщенной.
Охранник вгляделся в белёсый клубящийся мрак, ничего не заметив, но что-то всё-таки насторожило его, на манер былинных богатырей он приложил руку ко лбу, снова всмотрелся в туманную густоту и неожиданно — этот поступок старого охранника был совершенно неожиданным, — поспешным скрипучим ломким шагом двинулся к лежащим в траве боевикам.
— Куда же ты идёшь, дед? Что делаешь? — огорчённо прошептал Сорока, изготовился к броску.
Охранник шёл на них, и был он действительно стар. Всё в его организме было расшатано, разлажено, не смазано, никакой ремонт уже не поможет, дорога такому изработавшемуся коню одна… Но конь ещё дышал, двигался, требовал еды и питья. Не может быть, чтобы он заметил матросов, скорее всего этот поход был плановым — у деда имелась какая-то своя схема передвижения по заводской территории. Иначе он давным-давно бы сбросил с плеча облегчённый кавалерийский карабин, да и вряд ли подошёл к матросам так близко — постарался бы держаться на расстоянии.