— Питерские туманы — это дым над трубой, они жидковаты, а в Кронштадте — это боевые завесы, война. Там всё такое же, как и тут, только посильнее, и это понятно… От кого-то из головастых людей я слышал, что Кронштадт — это ключик от Петербурга, один поворот и Петербург раскроется, а когда распахнётся Петербург, то распахнётся вся Россия. Потому так многие и старались завладеть этим ключиком. Старались, да ловкость рук была не та. Так-то, барышня.
— Не зовите меня барышней, зовите просто по имени, — попросила Маша.
— Хорошо, милая барышня, — рассмеялся Сорока: ему нравилось звать Машу барышней.
— Не дразнитесь, пожалуйста!
— И не думаю, — Сорока вздохнул. — Эх, Кронштадт, Кронштадт!
— Давно там не были?
— С чего взяли? Совсем недавно ездил в Кронштадт, — Сорока даже глазом не моргнул, говоря это, — но Кронштадт город такой, что моряки по нему тоскуют всегда. По Питеру нет, а по Кронштадту тоскуют. Есть в Кронштадте нечто такое, что, — Сорока покрутил перед собою пальцем, — наматывает на себя, как на гребной винт, и держит, держит, держит! Не отпускает. Всю жизнь не отпускает… Вообще нет в России такого, к чему бы Кронштадт не был причастен.
— Даже к убийству царей?
— Бомба, которой убили Александра Второго, была изготовлена в Кронштадте. Лейтенантом Сухановым.
— Человек благородный, видать. Без дурных кровей.
— Может быть, и человек благородных кровей. Он был казнён. На казнь собрали весь гарнизон, а после казни гарнизон строем прошёл по могиле, и могилы не стало.
— Разве так можно? — Маша опять побледнела. Бледность ей шла. — Не иметь могилы! Это не по-российски.
— В Кронштадте всё можно. За это я его и люблю.
— Серьёзный город!
— В гербе у него — маяк и перевёрнутый котёл. Когда моряки Петра Первого ступили на Котлин — это остров такой, — там сидели мужественные шведские матросы и лопали из котла кашу с салом. Увидев русских, испугались и удрали. Кашу доели уже наши моряки. Теперь герба, я думаю, не будет. Времена другие.
— А в Кронштадте любят собак?
— Нет.
— Почему же? Милые бездомные существа.
— Бездомных собак в Кронштадте нет — только домашние да корабельные. Главной домашней собакой в Кронштадте был адмирал Вирен, комендант, ни дна ему, ни покрышки, извините меня, барышня.
— Да не зовите вы меня так! Из немцев?
— А лях его знает! Наверное, немец: уж очень он лют был, Вирен, ох лю-ют, — Сорока покачал головой. — Шкура, — произнёс и спохватился: он же не на матросском собрании находится, а у барышни в гостях. Пробормотал сконфуженно: — Извините, пожалуйста. Это всё неинтересно!