Поцеловал в висок. Ощутил на губах горьковатый ровный вкус, вроде бы травяной.
— Ань, ты чем голову моешь?
— Сегодня — ромашковым отваром… Великолепно укрепляет волосы.
— А я-то думаю — что-то знакомое, но понять не могу… Оказывается, ромашка.
— Да, ромашка урожая прошлого лета, — сказала Аня, — последний сбор. Он — самый целебный.
— Аня, — произнёс Костюрин неожиданно сдавленно и замолчал. Что-то стиснуло ему горло, в висках вновь зазвенело, задзенькала там невидимая струна, нагнала в мысли тревоги, Костюрин помял пальцами вначале один висок, потом второй — хотел справиться с оторопью, но это ему не удалось. — Ань!
Аня удивлённо посмотрела на него. Костюрин помотал головой. Все слова, которые он знал, неожиданно пропали, их не стало, только что были они, и уже нет их, исчезли куда-то, в затылке также заплескался звон, лицо сделалось красным, он поспешно подхватил Аню под руку и повёл в сторону, противоположную той, в которую ушли моряки.
Старый Питер способен оглушить любого восприимчивого человека — трогательно-нежный город петровской поры, поры екатерининской и елизаветинской легко входил в любую душу, рядом с изящным соседствовали туповатые постройки времён Бирона и Анны Иоанновны, а чуть дальше — примечательные здания Растрелли, Фельтена, Соколова, Квасова и особенно — Кваренги, сумевшего раздвинуть времена и подняться над ними, каменные храмы эти делают Питер Питером. Ане были знакомы правила, которые использовали архитекторы, чтобы наделить городские дома уютом, теплом, даже не отапливая их, живым дыханием, и она начала рассказывать Костюрину об этих сложных, почти таинственных законах… Она была увлечённым человеком, делала это с вдохновением.
Костюрин продолжал молчать, лишь изредка кивал и молчал. Что-то происходило в нём, творилась какая-то реакция, он пребывал в своих мыслях, хотя одновременно умудрялся и слышать Аню — слышал всё до последнего словечка. Аня это видела и продолжала говорить.
А Костюрин думал о том, что, может быть, он неправ, может, улыбчивый морячок в бескозырке блином — скрытый чекист, пытался задержать своего тяжелолицего спутника, и ему надо было помочь? Хотя вряд ли он задерживал громилу — слишком уж по-приятельски они общались. Тут было что-то другое, происходила некая игра, в которой Костюрину не было места.
Но всё равно об этой встрече надо было сообщить начальнику разведки. Собственно, почему он думает о какой-то ерунде. И Аня говорит о ерунде, разговор их должен идти совсем о другом…
Они шли мимо изящной тёмной ограды, на которой чудом сохранилась, не облезла от дождей краска. Костюрин остановился и, кашлянув предупредительно, потянул к себе Аню, развернул её, чтобы быть лицом к лицу, прямо посреди тротуара, произнёс тихо, очень тихо и чётко, словно бы, находясь в засаде, подавал команду: