Чуриллов приблизился к ней, взял обеими руками за плечи (знакомый жест), заглянул в глаза:
— Такая неожиданная и такая приятная встреча, — произнёс он тихо. — Как ты, где ты, что ты?
Ольга подняла воротник пыльника, засмеялась.
— Живу по-прежнему там же, где и жила — ты знаешь, где это, работаю во «Всемирной литературе» у Горького.
— Ого! — не удержался от восторженного восклицания Чуриллов. — Высоко поднялась!
— Там работает и Гумилёв, — с улыбкой заметила Ольга.
— Это я знаю. С Гумилёвым я знаком.
— А ты сейчас… — Ольга оценивающим взглядом окинула фигуру, затянутую в чёрную поношенную форму, — форма Чуриллову очень шла. — Как ты сказал: где ты, что ты, как ты?
— Как ты, где ты, что ты?
— От перемены мест слагаемых сумма не меняется.
— Я здесь, в Кронштадте… Служу, как видишь, делу революции.
— Февральские события никак не зацепили тебя>[2]?
— В феврале я лежал в госпитале.
— В Петрограде часто бываешь?
— Регулярно.
— Обязательно заходи, — Ольга в упор, очень дружелюбно и многозначительно посмотрела на Чуриллова, тот не выдержал прямого взгляда, отвёл глаза в сторону, — адрес ты знаешь. Ну пока, — она сделала невесомый взмах рукой, — не то моя делегация уйдёт без меня…
Чуриллов деликатно наклонился в ответ. Он решил, что при первом же удобном случае побывает у Ольги в её петроградской квартире.
А у Ольги в квартире уже прописался жилец. Это был Шведов Вячеслав Григорьевич.
Вернувшуюся из Кронштадта Ольгу он встретил в дверях.
— Ты не представляешь, что у нас сегодня будет на ужин, — сказал он.
— Что? — Ольга подставила щёку для поцелуя.
— Пельмени. Мне удалось достать немного пельменей. Настоящих! Из баранины пополам с говядиной.
— М-м-м! — Ольга восхищённо тряхнула головой. — Настоящие, значит?
— Настоящие!
— М-м-м!
— Ну, а как твой храбрый мореман?
— Как тебе сказать… Несколько оторопел от неожиданной встречи.
— Это естественно. Работать на нас будет?
— Будет!
Шведов потянулся мечтательно, хрустнул костями:
— Ох, и развернём мы свою деятельность!.. Совдепии тошно станет.
Ольга засмеялась.
— Ты сейчас похож на гимназиста, позарившегося на чужие пончики.
Шведов подтвердил довольным тоном:
— Так оно и есть, дорогая моя!
Было Шведову двадцать девять лет, но выглядел он старше, — в висках уже поблескивала седина, лоб украсили морщины, — это и война оставила свой след, и скитания по чужим землям, и голодные годы, когда приходилось обдирать дохлых лошадей и варить промёрзшую до каменной твердины конину… Жизнь обязательно оставляет на лбу человека, на внешности свой след, иногда зарубки делают даже малые события, не только войны… Увы.