— Дмитрич, как же она на тебя смотрела… — вполголоса произнес Северьян. — Из меня и то чуть слезу не вышибло.
— Кто — Ирэн?..
— Да Софья же! — рассердился Северьян. — Эка невовремя-то Ирина Станиславна влезли! Еще б чуть-чуть — и плюнула бы наша Софья Николавна на своего купца! И с нами бы укатила! Эх, ну вот завсегда это бабьё невпопад сунется!
Черменский ничего не сказал. Молча они покинули разгромленный ресторан, прошли мимо сгрудившихся у извозчичьих саней и о чем-то тихо спорящих цыган, пересекли Большую Грузинку, свернули на Садовую, и только на пустой, призрачно освещенной голубыми фонарями Тверской Северьян вдруг вспомнил:
— Дмитрич, а что ты ей говорил, Софье-то? Ну, когда она у тебя в охапке ревела, а ты ей кровянку вытирал?
— Я говорил, что люблю ее, — равнодушно, словно думая о другом, ответил Черменский.
Северьян осторожно посмотрел на его неподвижное лицо с уже взбухшим возле глаза багровым синяком, почесал затылок, неуверенно спросил:
— А она-то… что она тебе сказала? Ведь говорила чего-то, я видел!
Владимир не ответил. Северьян не рискнул спрашивать еще раз, и до самой Остоженки они шли молча.
* * *
— Матушка-заступница!!! — закричала Марфа, когда в проеме открытой двери показалось бледное, усталое, разбитое в кровь лицо Софьи. — Пресвятая Богородица, да что же это такое?! Где?! Где эта сволочь проклятая, да я сейчас, я ему!..
— Марфа, это не он, — торопливо произнесла Софья, опираясь плечом о косяк.
— А кто?!!
— Я сама… Я влезла в драку… Марфа, ради бога, я не могу уже говорить, я устала, у меня болит голова… Я сейчас поеду ночевать к Ане, здесь совсем рядом, я не отпускала извозчика. Там, в санях, Федор, он у меня заснул по дороге, я не могу его поднять, помоги… Да оденься!
— Ничего, небось не застыну! — Марфа в одной рубашке, босиком выскочила на заваленное снегом крыльцо. — А вы сами-то отчего раздетые? Салоп где? Платок где?! Это вы так от самых Грузин ехали?!
— Да… — растерянно проговорила Софья, только сейчас заметив, что на ней поверх черного, уже заиндевевшего платья нет ничего. — Боже мой…
— О-о-о, я ему завтра… Пусть только, сукин сын, проспится… — Марфа ловко, по-медвежьи переваливалась по сугробам к черневшим у забора саням, из которых доносился чудовищный храп. — Софья Николавна, я сама управлюсь, а вы сей же минут домой! Оденьтесь! Чаю выпейте! А там посмотрим, куда вам ночевать ехать! Да я лучше этого кромешника под забором замерзать оставлю, чем вас куда-то отпущу!
Не слушая ее, Софья сдернула с гвоздя старый Марфин полушубок и ковровый платок, оделась и быстро вышла из дома. Через четверть часа она была в Столешниковом переулке и звонила в дверь сестры. А еще через несколько минут лежала на кровати, запрокинув лицо с закрытыми глазами, горничная снимала с нее промерзшие насквозь валенки, а встревоженная, едва сдерживающая слезы Анна в кое-как запахнутом пеньюаре отрывисто говорила заспанной кухарке: