— Езжай в Варшаву, черт с тобой. И дай бог мне тебя никогда больше не видеть.
— Катя! — Грек встал, взял ее за обе руки, взял так сильно, что Катерина не сразу смогла освободиться. — Катя, пойми… Ты совсем молодая, у тебя впереди жизнь, красивая жизнь, девочка, поверь мне, а Валет… Это же просто босяк с Молдаванки, из него не выйдет ничего путевого. Что он может тебе дать?! Катя, мы с тобой…
— Мы с тобой больше не увидимся. — Катерина взяла со стола свой ридикюль и быстро пошла к дверям. С порога обернулась, устало произнесла:
— Бог тебе судья, Грек. Убить тебя не могу, жаль… Прощай.
Грек не ответил ей. Он стоял, отвернувшись к стене, и не обернулся даже тогда, когда дверь за Катериной тихо закрылась.
На Хитровку девушка пришла около десяти утра: бледная, с красными глазами, но больше не плачущая. В «Сибири» уже сидел народ: шайка «поездушников» громко и беспорядочно «тырбанила слам», двое громил мрачно выпивали в дальнем углу, немолодая проститутка с серым после рабочей ночи лицом жадно уписывала горячую солянку. Катерина быстро, не глядя по сторонам, прошла между столами. Один из фартовых, не узнав ее, глумливым голосом отпустил вслед какую-то гадость, но на него сразу зашипели, и он растерянно осекся. Катерина этого не заметила: она уже поднималась по темной, скользкой лестнице на второй этаж.
Валет спал на спине, разметавшись по топчану; прямо на лицо вора клином падал солнечный луч из окна. Катерина, подойдя, задернула ситцевую занавеску, села в изголовье. Осторожно потрогала лоб любовника, облегченно вздохнула и прислонилась плечом к стене.
— Ну что, Катя? — не открывая глаз, спросил вдруг Валет, и она невольно вздрогнула. — Верно ты подумала? Грек нас вложил?
— Да.
— Я сразу-то не понял… Потом уж полежал, мозги на место пристроил, сообразил, зачем ты к нему помчалась. Не серчай на меня.
— Иди к черту, дурак…
— Он живой?
— Да. Я не смогла.
— И слава богу, — сказал Валет с таким искренним облегчением, что Катерина изумленно уставилась на него. Поймав этот взгляд, вор покраснел. Сердито проворчал: — Катька, мне до твоей лихости, верно, далеко скакать. Только к чему лишнее-то на душу вешать? На нас с тобой и без того много болтается…
Катерина слабо улыбнулась в ответ.
— Как ты? Плечо болит? До вокзала доедешь?
— С тобой я не только до вокзала — до самой Одессы пешком пойду. — Валет встал, чуть поморщился, покосился на проступившую сквозь перевязку кровь — и вдруг широко улыбнулся, блеснув зубами. — Ить как же тебя, дура, фарт любит! Ладно, с богом, едем!
— Вот еще что, Сережа. — Катерина подошла к нему вплотную, взглянула в лицо, и Валет сразу перестал улыбаться. — Поклянись мне, что блатные об этом не узнают никогда. О том, что Грек… Я этого не хочу. Будем знать ты и я, больше никто. Можешь поклясться? Все-таки Грек из меня сделал шикарную воровку. И, что бы ты там себе ни думал, пальцем ко мне не прикоснулся. Я его смерти не хочу. Поклянись, Сережа.