Крысы, думаю, слышали его ответ. Но продолжали бежать рядом.
Под ногами зазмеились кабели, какие-то провода. Переступая через них, мы вошли в павильон, тесно уставленный осветительными приборами и телекамерами. Стая обогнала нас и стала агрессивно делить поднимающиеся амфитеатром свободные стулья, оставшиеся среди уже собравшихся зрителей. В основном это были скучающие пенсионерки — толстые тётки, некоторые с вязаньем в руках.
Меня усадили на отдельный стул сбоку от аудитории, и я увидел большой фотопортрет отца Александра Меня. Портрет стоял на возвышении, задрапированном белым полотном. У подножья среди искусственных цветов горела свеча.
— Я ведущий, — шагнул ко мне человек откуда-то из-за штативов с приборами. — Вам задавать вопросы или будете сами?
— Буду сам, — ответил я неуверенно.
…За месяц до девятого сентября — очередной годовщины со дня убийства отца Александра телевизионные редакторши, прочитавшие мои воспоминания о нём, оборвали мне телефон, уговаривая приехать и выступить.
Уклонялся как мог. Не хотел быть галочкой в их мероприятии, предвидел — ничего толком сказать не дадут, тем более, что передача пойдёт не в прямом эфире, а в записи. Вырежут всё, что им не понравится.
В конце концов сломали меня тем аргументом, что отец Александр бы не отказался. Он в самом деле считал необходимым воспользоваться любой возможностью выхода к аудитории.
И вот я был здесь.
Ведущий давал последние указания каким-то юношам, одетым в одинаковые комбинезоны. Осветители включили свои приборы. Операторы заняли места у камер. С мегафоном в руке появился всклокоченный человек в пропотелой под мышками майке.
— Аплодировать только по моему знаку! — выкрикнул он в мегафон. — Сделайте умные лица! Между собой не болтать. Мы начинаем!
Заработали камеры. Пока ведущий представлял меня аудитории, юноши в комбинезонах один за другим, торжественно вышагивая, как солдаты кремлёвского гарнизона, подходили к постаменту с портретом, ставили перед ним горящие свечи.
Это было надуманное режиссёрское изобретение для так называемого оживляжа.
Я посмотрел на притихшую стаю «желающих устроить своё счастье», перевёл взгляд на портрет отца Александра.
Что бы он сказал им, которых я в душе обозвал «крысами»? Я подумал о том, что совсем недавно все они были маленькими девочками, ходили в детский садик, в школу… Теперь это были рабыни, загипнотизированные телевизионными соблазнами, глянцевыми журналами с их недоступными для бедняков побрякушками.
Отец Александр жалел таких людей, вёл от рабства к свободе.
Об этом я и стал рассказывать, глядя на девушек. Ведущий все же начал задавать вопросы, к моему удивлению неглупые. Стало понятно, что его взволновало то, о чём я говорю. Правда, мне мешал периодически возникавший из-за приборов взлохмаченный человек в пропотелой майке. Энергично махал рукой, немо призывая аудиторию аплодировать.