— Приветы знакомым передашь.
— Обязательно!
— А самый низкий поклон — Москве! И пиши, слышишь?
[10]
— Непременно напишу, товарищ полковник!
Чекмазов провел рукой по волосам.
— Добавь: если смогу.
Мы оба улыбнулись.
— Ладно, — сказал Чекмазов, — вздыхать нашему брату не положено, да и времени нет. Поезжай.
И крепко пожал мне руку.
Демченко, увидев чекмазовскую «эмку» и узнав, что я срочно уезжаю, расстроился.
— И не весь отряд в сборе, — говорил он, собирая вещи, — и поесть-то вы толком не поели, и вообще...
Я обнял ординарца. Попросил Хализова построить бойцов, находившихся на месте. Простился с ними. И еще не успело зайти огромное багровое солнце, уже трясся в видавшей виды «эмке» по разбитому шоссе на северо-восток — к Москве.
«Зачем же все-таки вызывают? — в который раз спрашивал я самого себя, глядя на розоватый от заходящего солнца, выщербленный, порченный воронками асфальт, на обгрызенный бомбежками лес вдоль дороги, на встречные машины. — Зачем?..»
Я не был в Москве с 27 июня 1941 года, с того самого дня, как меня и еще нескольких слушателей академии имени Фрунзе направили в группу полковника Свирина и самолетом забросили в Могилев, в штаб Западного фронта.
Предполагалось, что мы летим в командировку. «Командировка» затянулась на целый год...
Чего только я не делал, чего не повидал и не пережил за этот год, первый год войны!
Началось с Рогачева. Тут, вблизи линии фронта, с помощью секретаря Рогачевского районного комитета партии товарища Свердлова и под руководством капитана Азарова начал подбирать, готовить и перебрасывать в тыл врага первые разведгруппы. Отсюда послал первую информацию штабу фронта. Первый раз сходил в тыл врага сам.
Потом — Центральный фронт. Мне поручили доложить о проделанной работе первому секретарю ЦК КП(б) Бе-
[11]
лоруссии, члену Военного совета Центрального фронта товарищу Пономаренко. Я нашел его в разбитом городке, в огромном, пустынном и гулком здании старинного костела, превращенного на несколько дней в подобие штаба.
Своды костела терялись в зыбком сумраке. Пахло камнем. И казалось, прошла вечность, прежде чем я дошагал до стола, возле которого сидел усталый, сутулый от недосыпа Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко.
Он выслушал меня, не прерывая. Его интересовала обстановка.
Голос у Пономаренко оказался высоким, неожиданно звонким.
Мне думалось, что такой усталый человек должен говорить медленно, глуховато, и я подивился такой звонкости...
После этой встречи я выехал в 63-й стрелковый корпус.
Командовал им комкор Петровский.
Все называли Петровского за глаза генерал-лейтенантом, но этого звания ему еще не успели присвоить, и официально он подписывался так, как привык подписываться: комкор.