Он включил радио.
Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен…
— Утесов, — пробормотал Стольников, вытягивая ноги и закрывая глаза.
— Ты посмотри, — Айдаров кивнул на радио, — работает!
— А чего ему не работать? Это пятьдесят девятый год. Здесь все работает. И никакой бюрократии. Пенсии платят, и бутылка водки двадцать один рубль двадцать копеек…
— Всего?
— Это до хрущевской денежной реформы. А через два года бутылка будет стоить два рубля двенадцать копеек…
— Кажется, я хочу остаться здесь на пару лет.
— Как бы тебе здесь навсегда не остаться! — угрюмо бросил Баскаков.
У поворота с покореженным указателем «Войцеховка» Мамаев сбросил скорость и стал выискивать глазами свежий след торможения. Он видел такой у места расстрела гаишников полчаса назад. Машина тяжелая, скорость большая. Ждан торопится и теперь знает, что до Грозного его будут встречать не один раз. А потому тормозить будет резко и сворачивать так же в запале. Ему не до соображений о том, что после таких маневров остаются весьма четкие визуальные следы.
— Он обязательно свернет, — рассматривая дорогу, повторил вслух мысль Мамаева Стольников. — Только бы не проглядеть… Войцеховка — мимо. Обочина чистая, сразу после поворота — ровная пыль. «Победа» тут же оставила бы четкие следы. Но их нет, а между нами и Жданом нет ни одной машины.
Встречная появилась через десять минут — старенькая копия «Опеля Кадет»: «Москвич» цвета начинающей подгнивать на земле опавшей березовой листвы — желтый, грязный, со следами зубов ржи на каждом изгибе кузова.
— Тормози его! — приказал Саша.
Мамаев выехал на встречку и нажал рукой на сигнал. Водитель прижал «Москвич» к обочине, едва не завалив машину на бок.
— Багажник открой, живо! — Выскакивая из машины, Стольников оставил дверь открытой. Через несколько секунд на дорогу высыпали бойцы.
Размеры людей, одетых в военную форму, на щуплого горца в кепке произвели гораздо большее впечатление, чем невиданное оружие в их руках.
— Я не сам!.. — заверещал мужик и замахал перед лицом майора руками, как сигнальными флажками. — Это он, товарищ милиция, это он!..
Стольников был прав в своем предчувствии. Он словно ожидал увидеть то, что увидел.
Когда крышка со скрипом поднялась и мужик, продолжая орать как блаженный, отскочил в сторону, для майора перестали существовать все цвета, кроме черного и красного.
Среднего роста мужчина с перекошенной в смертной гримасе маской лежал в позе эмбриона, поджимая к животу руки и окровавленные ноги. Он был черен волосами, одет в черные брюки, серый пиджак и рубашку. Лицо его, залитое от макушки до подбородка кровью, горело на этом фоне, как гвоздика в петлице смокинга дворецкого Ее Величества. Макушки как таковой не было. Видимо, сержантик все-таки успел пару раз провести автоматом в направлении Ждана — одна из его пуль сорвала верх черепа захваченного полковником водителя. Она же и избавила этого человека от необходимости платить за жилье или копить деньги для хаджа. Последнее наиболее верно, так как очень уж черноволос и жестковолос был тот, определить народность которого теперь было невозможно.