Переплетов почти не изменился, только заметно постарел. Подтыкан узнал бы его и на улице, встреться они случайно. А вот Иван Митрофанович своего бывшего командира не узнал. Смотрел с явным недоумением: ворвался в квартиру, стоит и молчит, только смотрит почему-то насмешливо. Наконец спросил:
— Что, брат, не узнаешь?
— Батя!
— Он самый.
Обнялись, расцеловались.
— А я только по голосу и признал. Без бороды-то ты совсем непохожий.
— Пришлось сбрить. Ни к чему она теперь, сейчас в моем возрасте бороду не носят, зато молодые отращивают. Да я-то носил ее только потому, что в лесу каждый день не побреешься. Ну, может, и для солидности. Чтобы вы больше меня уважали.
— Да ты проходи, Яков Петрович, что у порога стоим? Вот здесь раздевайся, проходи…
— Постой, ты сегодня «Правду» читал?
— Не успел я, только что приехал. Все по командировкам разъезжаю, хорошо еще, что застал ты меня дома.
— На вот газету, пока разденусь, читай. Там, между прочим, про тебя написано. Командир-то твой, Коняхин, оказывается, живой, в Москве сейчас.
— Александр Романович? Да не может быть!
— А ты читай.
Так отыскался Иван Митрофанович Переплетов.
И вот я присутствую при встрече Коняхина со своим бывшим механиком-водителем. Тут же и бывший начальник политотдела Александр Яковлевич Зарапин. Анна Захаровна хлопочет у стола, подкладывает в тарелки, напоминает мужу:
— Саша, ты в рюмки-то налей. Наговориться еще успеете.
Александр Романович разливает водку, берет рюмку, хочет что-то сказать, но задумывается. Ставит рюмку, поднимается.
— Извините, я сейчас. — Идет в другую комнату.
Возвращается оттуда с какой-то бумажкой в руках. Подает ее Переплетову. Тот разворачивает, читает. Потом лезет в карман, достает точно такую же. Абсолютно одинаковые бумажки, извещающие об их смерти, — «похоронные».
— И у меня кое-что есть, — говорит Анна Захаровна и тоже уходит в другую комнату. Возвращается с письмом, пожелтевшим от времени. — Я тогда все равно не поверила.
Читаю это письмо. И даже сейчас, когда Александр Романович сидит передо мной, сообщение о его гибели звучит трагически. Я смотрю на подпись «гвардии подполковник А. Зарапин».
Александр Яковлевич тоже заглядывает в письмо и с грустью замечает:
— Если бы я тогда вот так почаще ошибался!
Все умолкают, задумываются, вспоминая тех, кто погиб у них на глазах, и ошибки тут быть не могло…
— О Яше так больше ничего и не слышали? — спрашивает Иван Митрофанович.
— Нет, — отвечает Коняхин.
— А Вася Голенко умер уже после войны, в сорок седьмом. Жена и двое его детей живут в Одессе.
— Выходит, нас осталось только двое. Пол-экипажа.