С того момента, как Катриона, сопровождаемая собаками, совершая во тьме зимний утренний обход, зашла ненароком к старой женщине, внучке академика Петрова, прошло три времени года. В конце лета старая женщина позвонила Катрионе.
— Как вы живете?
— Спасибо, хорошо. Вот только любимые свои бусы рассыпала, второй день по полу ползаю, собираю.
— Как соберете, приходите, я без вас соскучилась, да и рассады вам накопала.
У Катрионы со старой женщиной было общее увлечение — цветочки. Да и, кроме них, тут многие платонически влюблены были в садоводство и даже мечтали втуне о садах; но в Комарове, в отличие от Келломяк, цветы почти ни у кого не росли, у редких разве что счастливиц, готовых на то жизнь положить. В прежние годы многочисленные дачницы и единичные местные жительницы утешаемы были финской старой садовницей Алисой Яновной, маленькими рощами да кущами ее рассад; однако к лету, о коем идет речь, Алиса Яновна успела сгореть вместе с коконоподобным стариком своим в собственном доме, находившемся в пятидесяти метрах от местной пожарной команды, словно пожарные мчались к ней, преодолевая не пространство, а немереной толщи время. Комаровские клумбы незамедлительно объявили траур по келломякской садовнице, захирели, превратились в подобие городских пустырей.
Несколько постчернобыльских лет обезумевшая трава брала местность приступом в пылу необъявленной остаткам цветочков летней войны. Взметнулись крапивные леса вровень с заборами, раскинули невероятной величины листы лопухи, гигантские ядовитые зонтичные Дальнего Востока перешагнули через забор привезшего их семена ботаника и завоевали округу; к августу в растительную вакханалию включились невиданные атомные грибочки, отдельные экземпляры сантиметров двадцать пять в диаметре, колонии губчатых, пластинчатых, ядовито-оранжевых, чернильно-фиолетовых, пока без названия, коровья смерть, мечта миколога.
Опылять было нечего и некому, бабочки на несколько годочков исчезли из поля зрения, ни одной летуньи, ни совки, ни мотылька.
Каждое лето Катриона сажала у крыльца розы. Они приживались, иные даже цвели (кастрированный кот Матильд отгрызал бутоны, Катриона отгоняла его хворостиной); но через год по весне розы исчезали, словно вместе со снегом таяли.
Внучке академика Петрова передался дар ее знаменитого дедушки — талант садовника, что ни посадит, цветет, растет, плодоносит. В память о дедушке да и по душевной склонности она постоянно копалась в земле; у ее крыльца семейства соцветий сосуществовали разноцветным раем, на компостной куче располагались вальяжные тыквы Золушкиной феи-крестной, старой волшебницы; яблони ломились от яблок.