«Прибыв в Енисейск, ссыльный Войно-Ясенецкий пришел в городскую больницу к хирургу Башурову, предложил свою помощь. Предстояла сложная операция. Стремительный и широкий взмах скальпеля, которым епископ Лука рассек брюшную стенку, привел Башурова в ужас: „Мяснику доверился… зарежет больного…“ Позже Башуров говорил: „Вы меня, профессор, напугали в первый раз, но теперь я верю в ваши приемы“. — „Это не мои приемы, а приемы хирургии. Если мне дадут книгу и попросят прорезать скальпелем строго определенное количество страниц, я прорежу именно столько и ни одним листком больше“. Башуров принес стопку папиросной бумаги. Епископ Лука проверил толщину листка, остроту скальпеля — и резанул. Проверили разрезанные листки. Их оказалось ровно пять, как и было заказано».
«Суд над врачами, несправедливо обвиненными во вредительстве, времен гражданской войны в Ташкенте. Общественный обвинитель — глава ЧК латыш Петере; Войно-Ясенецкий в числе медицинских экспертов.
ПЕТЕРС: Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?
ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКИЙ: Я режу людей для их спасения, а для чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?»
«В девятнадцатом веке, — писал Нечипоренко химическим карандашом, невесть откуда взятым реликтом, — у людей была привычка писать письма. Писал их и епископ Лука. Некоторые письма его сохранились в его „деле“».
«При решении моей участи, может быть, Вы найдете возможным принять во внимание следующее мое пожелание, — писал он следователю Плешакову. — Уже за несколько месяцев до ареста во мне созрело намерение добровольно уехать из Ташкента куда-либо в деревенскую глушь. Помимо предвидения ссылки, я руководствовался при этом своим давнишним (еще в бытность земским врачом) стремлением работать в такой глуши, где нет врачей и моя помощь особенно нужна. Может быть, и теперь Вы найдете возможность отправить меня в одну из таких глухих местностей Средней Азии, куда опытные врачи не идут. Помимо хирургии, я могу заниматься глазными болезнями и достиг большого искусства в глазных операциях. Поэтому наиболее полезным мне представлялась бы работа разъездным окулистом в киргизской степи…»
«Второе письмо послал он следователю, лежа в тюремной больнице:
„Из первой ссылки, в которую я отправился здоровым человеком, я вернулся чуть живым инвалидом. Предстоящая мне вторая ссылка при очень плохом состоянии моего сердца равносильна для меня смертному приговору. Поэтому обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой о замене мне ссылки в Сибирь высылкой за границу. По своему характеру я совершенно чужд политической активности и хотел бы только на склоне дней своих лечить больных. Чтобы Вы этому поверили, я прошу отправить меня в Китайский Туркестан, откуда я ни в коем случае не смогу никуда уехать, так как ни переход через Гималайские горы в Индию, ни шестимесячный путь в Китай через пустыню Гоби совершенно невозможны при моем больном сердце. Конечно, если бы Вы имели доверие к моему честному слову архиерея и профессора, я просил бы лучше разрешения уехать в Персию, где я мог бы широко работать по хирургии. Я готов дать какие угодно ручательства моей полной политической лояльности и думаю, что в обмен на меня Вы могли бы получить осужденных в Персии советских граждан.