— Он же хороший.
— Хороший.
— И я хороший?
— Хороший.
— Зачем же он будет меня убивать? Видишь, ты сам говоришь, что я не чужой. Или, по крайней мере, не совсем чужой. Давай так, ты мне устроишь свидание с этим твоим болотником, а я тебе подарю бинокль, давай?
— Это не мой бинокль. Это твой бинокль. Зачем мне твой бинокль? Не надо. Я тебе так его покажу.
— Когда?
— Давай завтра?
— Давай.
— Значит, завтра. Сутра. Поедем к нему.
— Это далеко?
— Далеко. Пешком трудно идти. Надо на лодке.
— Ну, тогда прямо с утра возьмем нашу резиновую и поедем. До обеда управимся?
— Нет, резиновую нехорошо. Он не любит. Поедем на ершике. Ершик он знает.
— Хорошо, поедем на ершике.
— Только ты не бери с собой никаких железок, хорошо? Он не любит, когда железки.
«Эт-о в мои планы не входит, — подумал Виталий. — Но, впрочем, есть железки и железки».
— Ладно.
— И еще. Маме не говори. Ничего не говори. А то она не пустит. Тебя не пустит и меня не пустит. А если скажешь, она меня спросит. И я ей скажу. И тогда не пустит.
Система была сложная, но Виталий примерно понял, о чем идет речь.
— Хорошо. Маме — ни слова. Значит, договорились. Как рассветет — выходим. Договорились?
— Договорились.
Они допили чай, упаковали сазанью тушу и двинулись в обратный путь.
* * *
8 июля 1999 года. 04.45.
Утро выдалось теплое и туманное. Виталий проснулся в без пятнадцати пять, тихо оделся, стараясь не скрипеть половицами, подхватил собранный с вечера рюкзак и спустился во двор. Воздух влажный, теплый, плотный, переполненный отстоявшимися за пару предутренних часов в этом молочном киселе запахами пойменных трав. Где-то неподалеку прокричал невидимый петух — гулко и глухо, как будто из колодца. Сзади скрипнула дверь. Виталий обернулся. На крыльце, пытаясь спросонья безуспешно попасть рукой в рукав брезентовой курточки, топтался Андрей.
— Привет, — тихо сказал Виталий и подошел к крыльцу.
Андрей по обыкновению промычал в ответ что-то невразумительное, но в мутноватых его глазах Виталий уловил нотку интереса и — как будто бы даже азарта. Рукав, наконец, попал по назначению, и Андрей скатился с крыльца, выставив вперед лобастую голову.
— Ну, — сказал Виталий, — давай веди.
Андрей все той же своей нелепой, будто деревянной походкой проковылял через двор и мотнул головой. Идти, судя по всему, нужно было через заднюю калитку. Виталий закинул рюкзак на плечо и пошел следом. Андрей обогнул сарай, снял с калитки служившую вместо запора проволочную петлю, пропустил Виталия вперед и аккуратно вернул петлю на прежнее место. Туман стоял такой густой, что даже осокорей на ближайшей протоке не было видно, да и малинник угадывался едва-едва, не говоря уже о спрятавшемся за ним картофельным полем. Андрей быстро зашагал вперед, что никак не вязалось с его общей неловкой манерой двигаться, так что Виталию пришлось перейти с ленивого прогулочного шага на широкий, строевой, чтобы только поспеть за уходящей в туман фигуркой дауна. Из тумана выплыли смутные силуэты деревьев, до странности неподвижные, лишенные даже самого элементарного — от листа к листу — движения, без которого не обходится даже в совершенно безветренную погоду, и от этого все происходящее стало похоже на сон: неподвижные растения вокруг, вблизи невероятно четкие, как будто по контрасту с расплывшейся у них за спиной зыбкой неопределенностью, странная фигурка впереди, шустро ускользающая все дальше и дальше в туман, и полная, как будто уши заложило ватой, тишина.