— На Путиловоком работаешь? Зачем книг столько развел?
— Интересуюсь, разве нельзя?
— Вот и довел тебя интерес!
Он взял в руки Евангелие и вдруг заметил, что туда вложена брошюра «О вере в бога». Это была та самая брошюра, о которой Вася рассказывал как-то ребятам в кружке.
— Негодяй, — заорал пристав, — священное писание поганишь!
— Еще неизвестно, кто негодяй, — сказал. Вася сквозь зубы.
Пристав вскинул голову, лицо его побагровело, но глаза встретили твердый Васин взгляд, и он промолчал. Из книг он отложил в сторону «Капитал», видимо собираясь забрать с собой. «Жалко «Капитал», — подумал Вася, — пропадет в полиции. А издание легальное. Ничего они не могут мне за это пришить».
Обыск всё длился, городовым стало жарко. Двигать комоды и кровати, копаться в чужих вещах — это тоже работа, поганая, но нелегкая. Они сбросили шинели.
Вася смотрел на Анисью Захаровну. Она всё сидела на табуретке, привалившись к стене. Лицо ее припухло от слез, а добрые карие глаза не отрываясь смотрели на сына. И, встретившись с матерью глазами, Вася вдруг понял, что, как ни велик ее испуг, она хочет поддержать, подбодрить его. «Крепись, сынок, — говорили ее глаза, — раз уж так всё вышло, — крепись».
И Вася подумал об этой немолодой, уставшей женщине, самой ему дорогой и близкой на свете, так, точно сейчас только по-настоящему узнал ее. Она не ходила на собрания, на которых он бывал, не читала книг, над которыми он просиживал ночи, — она и не умела читать. И всё-таки простым своим сердцем она понимала, за что он борется. Вряд ли она разделяла его взгляды. Но она помогала ему. Случалось, убегая на работу, он оставлял ей сверток и говорил тихонько: «Спрячьте, маманя, Петя Кирюшкин придет, ему отдадите». И он знал — она спрячет, отдаст кому надо. Она постоянно тревожилась за него, но никогда не пробовала помешать его опасной работе. Только просила: «Ты осторожнее, сынок». Недавно она сказала: «Спрашивают о тебе у людей, Васенька, видно, намозолил ты приставу глаза. К соседям заходили какие-то намедни, про тебя разговор был». И больше ничего…
Но как у нее сейчас хватило догадливости сесть на эту табуретку, закрыть злополучную стопку книг? Он ведь ей ничего не сказал. «Настоящий конспиратор, только бы городовые не заставили ее встать», — подумал Вася.
Он чувствовал, что ему нужно очень многое ей сказать, давно нужно. Сказать о том, что она значит для него, сказать, что он всё видит, сказать, как он ее любит, наконец. Но раньше он не догадывался это сделать, а сейчас было нельзя. И он только улыбнулся Анисье Захаровне — нежно и благодарно.