Если вдруг это абстрактное утверждение покажется поверхностным, его могут подкрепить несколько конкретных примеров. Так, например, адвокат времен Джейн Остин мог бы сказать, что изучение законов имеет меньше общего с духом справедливости, чем с защитой частной собственности, и хотя это было не очевидно для его современников, это понятно для изучающих историю, которая раскрывает нам, как в ту же эпоху англичане боролись с теми, кто в парламенте предлагал прекратить сотрудничать с работорговцами, и даже в эпоху Просвещения противились идее, что к африканцам можно относиться как к человеческим существам.
Но подобно тому, как в империи неолиберализма законы рынка, оперирующие в минимальной связке с этическими законами, ведут к концентрации немыслимого богатства (детская игра «Монополия» является прекрасной моделью чистой экономики), бедность подпитывает хроническую одержимость людей собственным выживанием, приводя мир к исчезновению ценностей и общей, коррумпированности, что сейчас довольно часто и много обсуждают.
В древности политический приоритет отдавался воспитанию добродетели, потому что только люди, предрасположенные к добру, могут построить счастливое общество; но это моральное воздействие не поручалось школе, оно возникало от участия людей в общественной жизни и его культуре, особенно в законах. Но как далеки мы сейчас от того, чтобы сказать, что законы, привычки и обычаи у нас являются обучающими или что законотворцы — лучшие учителя общества! Достаточно только представить, что так было когда-то, чтобы почувствовать, в какой степени наша экономика, поддерживаемая законодательством и правительствами цивилизованных стран, пропагандирует эгоизм и алчность.
Другими словами, нынешний несправедливый экономический порядок как будто бы создан для того, чтобы производить человеческий тип, имя которому придумали утилитаристы и ошибочно приписывают Адаму Смиту, — Homo oeconomicus — «человека, стремящегося к личному обогащению», действующего в своих интересах[30]. И понятно, что не только утилитаристы и экономисты разделяют это потребительское видение человеческого существа, но оно также совпадает с взглядами марксистов и разделяется большей частью общества, потому что экономическая реальность потерпевших крах или тех, кто чувствует себя на грани разорения, не способствует созерцанию или глубокому размышлению, как немыслимы в ситуации стресса восприятие красоты или наслаждение природой.
Я не стану больше рассуждать об этих вещах, наполовину известных и наполовину забытых в соответствии с духом конформизма во времена, когда всё можно безнаказанно подвергать сомнению, кроме рыночной идеологии, которая получила характеристики религиозной догмы и которой ещё имеют наглость приписывать демократию. Я позволил себе говорить об этом только затем, чтобы придать больший вес моему заявлению, что чем больше мы возвысили «могущественного господина Деньги»