Затем я слушала «Юпитера» Моцарта. Это оказалось таким же пиршеством для ума и сердца, как и Пятая симфония.
Я вернулась в монастырь сумасшедшей, одержимая только одной идеей — как можно скорее вырваться из этих стен, чтобы слушать хорошую музыку.
До конца каникул я продолжала думать о двух этих случайных эпизодах из моей жизни. Я никак не могла выбросить их из головы. Надо признаться, это было странное ощущение. Во мне словно проснулось мое физическое начало и одновременно с ним интеллектуальное и духовное, и их уже невозможно было затолкать в тесную скорлупу моего прежнего существования. Они ждали продолжения и развития.
После этого жизнь в Хоули-Уэй стала почти невыносима. Время, казалось, здесь замерло на одной отметке. Но шесть месяцев тем не менее здесь как-то придется продержаться. Никому из воспитанниц монастыря не позволено покидать его раньше семнадцати лет.
С Рут я не встречалась до начала учебы в сентябре. Когда она вернулась, я набросилась на нее с расспросами о последних новостях. Добродушно усмехнувшись, подруга сказала:
— Готова поклясться, ты хочешь услышать новости о Гарри…
Покраснев до корней волос, с оглушительно стучавшим сердцем, я тихо прошептала:
— Да… конечно, хочу, но… и о Дереке тоже.
— Ты нанесла сокрушительный удар им обоим, — сообщила она. — Гарри сказал, что считает тебя самой красивой девушкой, какая ему попадалась в жизни. И еще говорит, что, когда вернется из Канады, обязательно тебя разыщет.
О, это здорово, подумала я, но вдруг неожиданно мой интерес к нему как-то угас. Я хотела услышать новости о Дереке. Об этом спокойном, тихом парне, который смог подарить мне нечто большее, чем просто физическое тепло.
— Но что… что сказал Дерек? — заволновалась я.
Подруга быстро передала мне маленькую записку.
— Он просил меня отдать тебе вот это…
Когда я увидела, что там, чуть не задохнулась… На небольшом кусочке хорошей глянцевой бумаги, по всей видимости вырезанном из дорогой книги, был портрет — большая массивная голова с густыми вьющимися волосами, с нахмуренными бровями, тяжелыми веками и сильными губами.
Под портретом стояла аккуратная подпись, сделанная рукой Дерека: «Людвиг ван Бетховен».
Я завороженно смотрела на это лицо. У меня было такое впечатление, что я держу фотографию своего единственного возлюбленного. Я глубоко вздохнула:
— Знаешь, Рут, от всего этого я чувствую себя совершенно несчастной. Я не хочу быть машинисткой. Это невыносимо. Я хотела бы стать музыкантом… и играть на пианино. Или на каком-нибудь другом инструменте в оркестре.