А Дманя все шел, и шел, заходя все глубже в ночное болото. Как назло, отчего-то ему долго везло. И он заходил все дальше в гиблое место, упрямо перебирая ногами по булькающим газами кочкам. Он чувствовал в себе какую-то смутную тревогу. Для себя он объяснял ей тем, что боится – как бы, когда отлелит душа, не осталось его тело бродить бездушным ночным упырем. Поэтому он шел, пока не начал погружаться, и уже наконец без возможности двинуться стал проваливаться в душную болотную жижу. Когда парящий над ним вестник понял, что человек тонет необратимо, он подбодрил Дманю тем, что сейчас отнесет его душу к богам, а потом прекратил свое на него свое влияние. Тело Дмани вновь обмерло, а его дух… Куда отправился он, и вообще отправился ли куда, вестнику было неизвестно. Этот вопрос тоже был за пределами его обязанностей и знаний. Только булькнули над черным болотом последние пузыри… Вестник взвился в ночное небо.
Сопроводив Дманю в болото, Вестник просто позаботился о том, чтобы убрать тело и не допустить вокруг Малуши пересудов. Но по крайней мере свое обещание, что Дманя не будет ходить упырем, шар выполнил. А вот когда шар говорил, что является вестником от Дманиных богов, – он конечно лгал.
Пролог второй.
1237-й. Межислав.
Кружится снег, падает, оседает ласково на землю белую. Ей, земле, рассвет с неба с каждым мигом белизны добавляет. То далекое солнце шлет свою утреннюю весть; сперва занимается с краю неба заря пурпурная, потом от каждой вещи тени длинные растут, а скоро и ясный день золотом над полем разовьется… Стих острый ветер. Снежинки парят на землей, как ангелы на крылах, и покрывая землю, пытаются сокрыть людские дела, чтобы глядя на них не плакал Бог.
На большом крутом холме, присев на край саней-розвальней, сидит молодой воин. Звать его Межиславом. А по-тайному, по крестильному имени, он Семен, но да о том, как и положено, мало кто ведает. Сидит Межислав, отложил в сторону щит железом окованный, отложил острый топор, ножны с мечом, поудобнее на живот устроил. Тих и задумчив, о своем думает. Лишь иногда шевельнется, чтобы стряхнуть снег, сединой оседающий на ощипанную короткую бородку, да поведет размять могучие плечи. Накинутый для тепла поверх чешуйчатого пансиря тяжелый овчинный полушубок, давит, вместе с весом доспеха купно спину гнет. Если бы не теплая поддоспешная фофудья, глядишь до синяков бы плечи промяло. И снять бы, да нельзя…
Смотрит Межислав на поле, покрытое припорошенными снегом людскими телами. А мысли его бегут вдаль по годам. В прошлое. Когда все что должно сделано, и остается только ждать, тогда память сама свою книгу открывает. И листая страницы без твоего спроса, останавливается на тех, где записано для тебя самое важное.