Еще тогда он сказал, чтобы бросал я курить: «Многие, даже молодые, умирают от рака легких». Я тогда поплевался, но то, что он рассказал про раковых от курева, запало мне в сердце.
— Да, нагляделся я всякого, — сказал он, и на его лице появилась грустная и какая-то беззащитная улыбка. — Я, можно сказать, выкарабкался, а другие домой не вернулись. Но, заметь, каждый надеялся, потому что не знал, что его ждет назавтра. Впрочем, в этом п есть большой смысл — иначе как жить. Но, с другой стороны, и так, без точного определения своего будущего, тоже не годится. Стремишься, а для чего — если, может, завтра тебя какая беда укараулит и ты не вернешься к своему делу! То, что меня поучили ребята, я понимаю как напоминание о смысле жизни.
— А в чем же, — спросил я его, — смысл?
— А в том, — отвечает, — что нельзя жить вслепую. А я жил именно так. И еще, — говорит, — нельзя отпускать повода похоти. Иначе она может увести человека в такие омуты, что он и сам себя не сыщет. К тому же, — добавил он, — другой бабе ты как человек совсем и не нужен, а нужен как самец. Так что это все надо учитывать, иначе можно прийти к полному неуважению самого себя.
Наивные это были мысли, но интересны тем, что их высказал человек пострадавший и только через свое страдание пришедший к ним.
— Что говорить, — продолжал он, — доставалось моей Полине, казнил я ее своими похождениями. Ведь все она знала. Но тогда мне и в голову не приходило, что она страдала. Теперь все вижу, и мне понятна ее боль. И потому это, что я стал другим человеком. Правда, немалой ценой. Страху натерпелся всякого. Особенно когда рядом с тобой раковые, из онкологического отделения. Правда, кое-кого вылечивают. Но пока далеко не всех.
Вот тут он и сказал насчет курева, чтобы бросал я. Молодые, говорит, и те загинаются. Я тогда по-плевался и затоптал сигарету, но, естественно, окончательно курить не бросил. Как и от всякой дурной привычки, от курева не так-то просто отвыкнуть.
В тот раз он побыл у меня недолго. Устал. Но назавтра опять пришел. На бюллетене он был. И, понятно, тоскливо одному. На своей работе у него народу хватало, было с кем перекинуться словцом. А дома с кем?
На этот раз долго у нас не завязывался разговор. Я было пригласил его в дом, но он отказался. Остался сидеть на лавочке у крыльца. Все глядел вниз, находился в раздумье. Я его не спрашивал, — больницы меня никогда не интересовали. Избави от них бог и помилуй! И он про больницу ни слова. Помолчав, опять начал про свое новое состояние — что, мол, не так жил, как надо бы.