Да, ему было дано все. Иной человек выпущен в жизнь — как-то не то чтобы неполноценный, но не во всем подготовленный. Или робковат, или рассеян, а то памятью слаб или же ростом не удался. Про Александра Михайлова такого сказать нельзя. Всем вышел. Ростом равного ему не было в нашем поселке, силой тоже. На спор мог бревно взвалить на плечо и нести. Зубами грецкие орехи колол. Охотник отменный. Рыбак — каких поискать. Семью имел — жену и двух дочек. О сыне мечтал, но не выходило. Может, поэтому на других женщин засматривался. Но бабником назвать нельзя было. Хотя, должен сказать, не обошлось у него и без романа. Причем уже поговаривали — как бы он не бросил свою семью ради Алевтины Осокоревой, замужней бабенки. Правда, ничего не скажешь — смазливой. Она-то, конечно, могла бы перейти к Александру Степанычу в любой час и минуту, только свистни он, но Александр Степанович с таким делом не спешил. Более того, как позднее выяснилось, он и не помышлял разлучать ее с мужем. Вот если бы последнее обстоятельство было известно мужу Алевтины, то, пожалуй, и не произошло бы того некрасивого случая, который крепко поломал судьбу Александра Степаныча.
Каким образом — это неизвестно, но узнал муж Алевтины, Пашка Осокорев, что Александр Степаныч похаживает к его жене. Сам-то он, конечно, сладить не смог бы с таким богатырем, так он подговорил троих дружков своих, угостил их для задору водкой и портвейном, и те так проучили Александра Степаныча, что он еле домой доплелся. Причем в лицо не били, а все норовили ногами в живот.
Несколько дней Александр Степаныч отлеживался дома: признался врачу, что избили его, но кто и за что — скрыл. Пооправился, и вроде бы все стало на прежнее место, но только вскоре он стал замечать некоторые нелады в своем здоровье. Побаливать стало в животе, — болеть же он не привык, потому к врачам не стал обращаться: думал, само пройдет. Организм переборет. Но нет, время шло, и кончилось тем, что положили его в областную больницу. Там нашли в мочевом пузыре дефект. Предложили операцию, чтоб, значит, зашить. Согласился он — куда ж денешься! Зашили. После чего пошел он на поправку — и по выздоровлении явился домой. Явился, по совсем другим человеком. Какой-то грустный и ласковый. И глаза такие прозрачные, будто для него в жизни открылось то, чего он раньше не видел.
— Нагляделся я такого в больнице, что все во мне перевернулось, — сказал он, когда пришел ко мне по-соседски перекинуться словцом. — И веришь ли, жалость к людям появилась. Петушатся, хорохорятся — и не знают, что их ждет завтра. И отсюда многие проходят мимо самого главного — своей сути жизни.
