– Нет, все в порядке, – заверила она. – Старое изречение о том, что время исцеляет все раны, на редкость правдиво.
Энтони пристально уставился на нее. Судя по его лицу, он с ней не согласен.
– И чем ты старше, тем тебе труднее приходится. Счастье, что у тебя была возможность узнать их, но боль потери становится сильнее.
– У меня словно руку отняли, – прошептал Энтони.
Кейт серьезно кивнула, почему-то ощущая, что он крайне редко и далеко не со всеми говорит о своей скорби. И нервно облизнула пересохшие губы. Забавно, как все бывает в жизни. За окном бушуют гроза и ливень, а у нее губы потрескались!
– Может, для меня лучше, – тихо заметила Кейт, – что я лишилась матери так рано. И Мэри прекрасно со мной обращалась. Любила, как дочь. Честно говоря… – Она неожиданно осеклась, ощутив, как повлажнели глаза. А когда вновь обрела дар речи, горячо прошептала: – Честно говоря, она никогда не относилась ко мне иначе, чем к Эдвине. Не думаю, что свою родную мать я любила бы больше.
Взгляд Энтони положительно обжигал.
– Я очень рад, – улыбнулся он.
И от этой улыбки у Кейт перехватило дыхание.
– Иногда Мэри бывает такой смешной, – продолжала она, обретя дар речи. – Приходит на могилу к моей матери и рассказывает обо всех событиях в моей жизни. Так мило с ее стороны. В детстве она брала меня с собой, и я рассказывала о Мэри все, что знала.
– И вы всегда ее хвалили?
– Всегда.
Несколько минут они провели в дружелюбном молчании, глядя на пламя свечи. Наблюдая, как воск медленно стекает на подсвечник. Когда по свече покатилась четвертая капля воска, Кейт повернулась к Энтони:
– Конечно, я покажусь вам неисправимой оптимисткой, однако думаю, ничего в мире не происходит случайно.
Он вздернул бровь.
– Рано или поздно, но все хорошо кончается, – пояснила Кейт. – Я потеряла мать, но обрела Мэри и сестру, которую горячо люблю. – Кейт немного помолчала. – Думаю, мне пора подняться наверх, – пролепетала Кейт.
Губы Энтони дернулись в мальчишеской улыбке.
– Хотите сказать, что наконец набрались мужества вылезти из-под стола?
– О Господи! – охнула она, смущенно прижимая руку к заалевшей щеке. – Простите меня. Боюсь, я совсем забыла, где мы сидим. Какой трусихой вы, должно быть, меня считаете!
Энтони, все еще улыбаясь, покачал головой:
– Только не трусихой, Кейт! Даже когда я думал о вас, как о самой невыносимой женщине в мире, не сомневался в вашем уме и храбрости!
Кейт, находившаяся в процессе высвобождения из-под стола, остановилась.
– Не знаю, считать ли это комплиментом или оскорблением.
– Скорее всего и тем, и другим, – признался он, – но во имя дружбы решим, что это комплимент.