Может быть, все-таки было бы лучше, если бы Брэдли дал развод и мы с Михалом поженились. Но я не могу Михалу это сказать, он спросит — а зачем? И он прав. Счастливей всего я была в тот вечер в Пенсалосе без всякой фаты. Если мы начнем делать уступки, мы станем как все, и тогда нам ничего уже не поможет, грустно только, что я втянулась в эту игру. Питер говорит, я податлива как воск и должна стать актрисой. И когда мы с Михалом остаемся вдвоем, я все равно играю, делаю вид, будто все утро без него скучала одна, а потом побежала в прачечную с бельем и поэтому мне до сих пор жарко, сердце у меня колотится от страха — вдруг я проболтаюсь или он сам догадается.
А как хорошо было ничего не бояться! Лучше всего нам жилось у Франтишека — там я не боялась ни Брэдли, ни того, что все это вот-вот кончится, а теперь я опять боюсь, помню, я говорила Подружке: «Мы любим бояться». Боюсь, что теперь, наверное, я больше не люблю бояться.
С тех пор как Михал избавился от своих прежних страхов, от своего «трофея», от нудных Вандиных причитаний: «А помнишь, сыночек?» — он ничего не боится, не побоялся стать мусорщиком. Жаль, что его к лошадям не подпускают, — он и в цирк ходил наниматься, и к богатым людям, к тем, кто держит лошадей для выезда, и на скачки тоже, но нигде его не берут — он перемещенный, для них это бродяга, конокрад, а может, и шпик. Я должна накопить денег, а потом во всем ему признаться, — он поступит в архитектурный, а я наконец избавлюсь от своих страхов. Михал ревнует меня ко всему, не только к мужчинам, но ко всему, что я делаю одна, когда его нет, он говорит, что я-то всегда с ним, даже там, на его помойке, но, когда мы остаемся одни, он все смотрит и смотрит на меня, словно на чужую, и потом в постели испытывает на все лады, словно хочет убедиться, что я тоже все время с ним.
Наступила весна, и я все время с ним. Питер говорит, что фотографа не касается, что чувствует модель после работы, но во время работы мы в непрерывном контакте, мы должны воздействовать друг на друга, а то снимки не получатся, клиент теперь желает, чтобы красота была осмысленной. И вот, когда Питер начинает меня завораживать, я всегда думаю о Михале, и тогда Питеру передается мое настроение, наверное, надо бы сказать об этом Михалу, но только как? Все вокруг ужасно запутано, все вокруг табу, только мы друг для друга не табу, но, наверное, и это не так, ведь Михал теперь почти ничего обо мне не знает, значит, и я для него тоже табу, во всяком случае большая часть меня.