Профессор отер платком со лба пот.
— Должен вам сказать, что в эту ночь мне пришлось о многом подумать. Я считаю, что подобного рода выходки молодых женщин, точно так же как и поведение юных «соблазнителей», не должны оставаться безнаказанными… Наказанием я считаю всевозможные терапевтические средства и шоки, с помощью которых современная медицина лечит больных, ведь и теологи называют грех болезнью души. После проведения курса лечения в клинике я намеревался забрать Кэтлин домой и, всячески содействуя ее духовному развитию, попытаться вернуть ее на «путь добродетели», или, иначе говоря, психического здоровья. К сожалению, — вставил он будто мимоходом, — я несколько пренебрег этим в начале нашего супружества… Но теперь, узнав о дальнейшем ходе событий, изменил свое решение. Мне кажется, что при таком ярко выраженном состоянии аффекта разумней всего будет предоставить лечение этой пары внешнему миру, который, как известно, так много знает о любви. И посмотрим, как долго они будут считать свою болезнь счастьем.
На какое-то мгновенье профессор от гнева лишился дара речи. Но вот он снова обратился ко мне, положив на мою руку свою горячую сухую ладонь:
— Моя дорогая! У меня есть какие-то связи в Форин-офисе. Я легко мог бы добиться, чтобы вашего сына выслали как эмигранта. Я не сделаю этого, но при одном условии: если вы предоставите Кэтлин и Михала самим себе. Я прошу вас об этом. Спасти себя могут только они сами. У меня достаточно доказательств того, что вмешательство извне приносит им больше вреда, чем пользы.
Он встал. Вопросительно посмотрел на меня, ожидая слов одобрения, а быть может, и поддержки. Но у меня таких слов не нашлось. Разумеется, он был прав. Но с тех пор как я, взяв на себя роль Бранжьены, стала их соучастницей, его правота не была моей. Уяснив, что Михалу не угрожает опасность, я испытывала лишь облегчение. Профессор же, напротив, истолковал мою пассивность как проявление материнской тревоги.
Когда мы прощались, он задержал мою руку в своей и, скорбно улыбаясь, сказал:
— Поверьте, я по-прежнему глубоко сочувствую Михалу… Этот мальчик много страдал. Впрочем… — он умолк на минуту. — Между нами говоря… известно, что мужчина не может устоять перед женщиной, а не наоборот.
Он поцеловал мне руку. Я вышла от него, все еще ощущая прикосновение его потрескавшихся губ.
Внизу в холле, дожидаясь моего появления, сидел на резной скамеечке Эрнест, точь-в-точь как любимец короля Марка карлик Фросин. Он подал мне шубку с усердием хорошего слуги и заглянул при этом в глаза. После бурных событий последних дней и он болезненно ощущал возвращение прежних времен, тех дней, когда этот дом еще не знал Кэтлин и Михала и единственной его радостью была улыбка давно умершей француженки, а единственным врагом — оседавшая на полках пыль. Наверное, он жалел о сделанном и в душе проклинал миссис Мэддок. Может быть, даже хотел спросить меня, как чувствует себя миссис Брэдли, и не посмел.