С тех пор, как я познакомился с Михалом, он почти не изменился, разве что любовь несколько сгладила острые углы. Это все тот же угрюмый, чуть понурый шизофреник, циник и романтик в равной мере. Но к какой человеческой разновидности принадлежит Кэтлин, определить куда труднее. Сколько метаморфоз произошло на моих глазах! Во время войны — робкая девочка, прятавшаяся за материнскую спину, отца она боялась куда больше, чем бомбежки. Потом — серьезная студентка, мечтавшая о научной карьере, презиравшая мужчин, преданная матери и науке. Еще позже — и тут уже появляется Тристан — дипломатка, занятая проблемами, не имеющими ничего общего со всей ее прошлой жизнью. Такой она запомнилась мне перед тем, как Михал увез ее в Корнуолл, подыскав там «роскошную должность». А сейчас, живя со мной в одном доме, она просто ошеломила меня своей болтливостью, поварскими талантами и тем особым зарядом чувственности, который я прежде не замечал. Я не помню другой такой женщины, которая вызывала бы у меня столь сильное желание заглянуть ей под юбку.
В «Конюшне» я увидел Кэтлин в новом обличье: она словно бы притушила все огни, стала воздушной и нереальной. «Я из иного мира, — как бы говорила она. — Пожалуйста, вы можете на меня глядеть, но любить меня нельзя, а понять невозможно». Она и в самом деле казалась такой. Женщиной, красота которой разгорается своим самым чистым пламенем во имя Тристана.
И наконец, этот ужасный вечер, на который она явилась в черном платье. Она чуть было не побила меня, так ей не-хотелось его надевать, а пришла сюда, словно родная дочь этих столь изысканных родителей. И откуда, черт возьми, впечатление полной беззащитности, томный взгляд? Очарование невинности?
Дэвид, несомненно, был тотчас же ею пленен, а страдавшая астигматизмом Вероника вынуждена была навести на нее свои очки. Я подслушал их разговор. Кэтлин беседовала с Дэвидом о раскопках в Ирландии и в Бискупине, ссылаясь на «мужа»-поляка. (Меня она уверяла, что не собирается выходить за Михала замуж.) С Вероникой — автором психологических повестей — она беседовала, как тонкий знаток психологии душевнобольных. Я и не подозревал, что за недолгую медицинскую практику она успела накопить такой запас впечатлений. К разговору присоединились еще двое молодых людей — и она смотрела на них, словно мадонна, и даже против обыкновения не хлопала ресницами.
В первое время после приезда из Германии Михал тоже был страшно переменчив. Помнится, Ванда писала мне, что видит в нем не одного человека, а нескольких разных, собранных воедино. Но мне всегда казалось, что Михал своевольничает в пределах собственной натуры. В конце концов и шизофрения замыкается в пределах единого целого. Что же касается Кэтлин, то очень трудно разобрать, какова ее подлинная натура, если вообще таковая существует. Она играет множество ролей и в каждой чувствует себя отлично. Я люблю актеров, но только на сцене.