Красное большое солнце склонилось к западу. Липа на краю двора стояла в нежном зеленоватом сиянии. Облака, как парусные лодки, уходили в далекие воздушные заливы. Где-то недалеко выпустили голубей; они, шумя крыльями, подымались ровными кругами и, схваченные солнечными лучами, становились сверкающими, пушистыми. Карцеву не хотелось говорить ни с Петровым, ни с Орлинским. Оба были правы, оба высказывали как будто то же, что думал и он, но — странное дело! — неприятно звучали для него их слова, пробуждали в нем недоброе чувство к ним. И с особенной остротой ощутил себя одиноким и несчастным. Куда пойти? Что делать?
И вдруг теплое чувство охватило его. Тоня! Как он забыл о ней? Карцев даже засмеялся от радости и быстро вышел за ворота. Увольнительной записки не взял — перед войной можно обойтись без нее.
Тоня шила. Увидев из окна Карцева, вышла к нему. Она похудела, была печальна. Обнявшись, они пошли в маленький сад за домом, где широко разрослись бузина и сирень, и тоненькие, как нитки, тропинки с трудом пропускали их.
— Два дня не приходил, — укоризненно говорила Тоня. — Забыл, что ли?
Карцев промолчал о том, что мучило его, обнимал, целовал Тоню.
— Уйдешь, скоро уйдешь, — грустно сказала она. — И ты, и Мазурин… Тоскливо будет без вас. Вот и Катя крепится, а вижу — тяжело ей.
Они сидели в саду. Воздух налился темной синевой. Совсем близко засвиристел сверчок. Галки торопливо пролетели на ночлег. Тоня посмотрела им вслед, вздохнула.
— Семен Иванович говорит, что война — болезнь. Ее изжить надо… А как изжить?
Глаза у Тони потемнели, словно и в них завечерело, она гладила стриженую голову Карцева, твердый погон на его плече упирался ей в грудь.
— Не хочется уходить от тебя, — печально сказал Карцев.
Он вернулся в казарму на рассвете. Проходя мимо третьей роты, заметил под одиноким деревом маленькую фигурку, лежащую на земле. Наклонился. Это был Орлинский. Он плакал.
— Люди!.. Я думал о людях, — дрожащим голосом говорил Орлинский. — О миллионах людей!.. Не могу представить, что Вернер, этот палач, поведет меня в бой за Россию!.. А как не идти? Должен идти!
Жены и дети запасных толпились вокруг казармы, входили во двор. Дневальные не останавливали их — не до того было. А вечером, когда уходило начальство, многие женщины заходили в казармы к своим мужьям. Приехала жена и к сверхсрочнику унтер-офицеру Машкову. Карцеву было дико смотреть, как этот черствый человек, бездушный, жестокий с солдатами, сидел возле маленькой беременной женщины, нежно держал ее за руку, гладил по голове.