Полковник, выставив грудь, закричал:
— Орлами, орлами смотреть! На царскую службу идете!
Оркестр заиграл веселый марш, писаря и унтер-офицеры стали кричать «ура». Новобранцев распустили, и к вечеру многие перепились. Водку покупали тут же у каптенармусов по повышенной цене. В казарме зажгли керосиновые лампы. Тусклый свет с трудом пробивался сквозь густой махорочный дым. Будущие солдаты сидели и лежали в обнимку на нарах, жаловались друг другу на злосчастную судьбу, целовались, плакали, пели…
Так провели всю ночь. Начальство не входило в казарму, зная по опыту, что лучше сейчас не трогать новобранцев: пусть погуляют напоследок — в частях все равно их обломают как полагается.
На третий день происходила разбивка по частям. Новобранцев по одному вызывали в канцелярию и давали назначение. Одни уезжали в Московский округ, другие в Сибирь, Туркестан, на персидскую границу. Мало кого оставляли на месте призыва: подальше от дома — спокойнее.
Сформированные под начальством ефрейторов и унтер-офицеров команды отправляли на вокзалы и там грузили их в товарные вагоны.
Партия, в которой ехали Карцев и Орлинский, попала в вагон четвертого класса, что для новобранцев считалось роскошью. Пассажиры охотно заговаривали с ними, давали советы, бывалые люди рассказывали, как им раньше служилось в солдатах.
На маленькой станции в вагон вошел старый рабочий с бородкой конусом и в очках с железной оправой. Он тут же включился в беседу, говорил ласково и насмешливо:
— Вот гляжу я на вас, пареньки: люди вы как люди, жили себе, работали, никому ничего плохого не делали, а теперь натаскают вас, как борзых, и станете вы, пареньки мои милые, вроде гладиаторами.
— Это кто же такие гла-ди-а-то-ры? — спросили у него.
Старик спокойно ответил:
— Гладиаторами, ребятки вы мои, назывались в древнем Риме рабы, плененные… Их специально обучали выступать в цирках и на потеху римской знати убивать друг друга.
К разговаривающим подошел ефрейтор и сердито взял старого рабочего за плечо.
— Ты что это слова всякие нехорошие тут говоришь? — грозно спросил он. — Смотри, сдам тебя куда надо. П-шел отсюда!
Старик улыбнулся.
— Я что же, я уйду, — ответил он, вставая. — Только я нехорошего им ничего не говорил.
— Слышал, слышал, что ты говорил!
— А разве неправда? — смеясь глазами, спросил старик. — Вот, к примеру, посмотри на себя. Тоже ведь заводной машиной сделали: сам тянешься и других тянешь. А, по всему видно, был, как и они, молочным когда-то…
Ефрейтор не нашелся что ответить.
— Иди, иди, — толкал он рабочего, — не к чему здесь языком трепать. Очки надел и задается. Тоже мне — лебедь-птица!