— Тоже придумали: «порочный нижний чин»! — проворчал Максимов. — Ну, что там еще у вас?
— Дело Корунченко, Письменного и Рациса, — быстро перечислял Денисов. — Есть еще…
— Да ну их ко всем чертям! — Максимов отодвинул бумаги. — Решайте без меня, Андрей Иваныч!.. Устанавливайте надзор за порочными солдатами и все такое прочее. Пожалуйста. Надоело!
— Теперь самое последнее, — почтительно сказал Денисов, — и больше не буду вас беспокоить. Тут у нас рапорт денщика капитана Вернера, рядового третьей роты Иванкова. Просит вернуть его в строй.
— Он уже, кажется, просил об этом?
— Так точно. Но вы предоставили тогда решение самому капитану Вернеру, а он не согласился… Доволен Иванковым.
— Так что же я могу сделать? — раздраженно спросил Максимов. — Нельзя же отзывать денщика, если офицер им доволен! А чем этому Иванкову плохо у Вернера?
Денисов немного замялся.
— Откровенно говоря, капитан жестковат и… очень требователен.
— Зато какая у него рота! — оживленно возразил Максимов. — Лучшая по выправке и маршировке! А видели, Андрей Иванович, как они прошли на последнем смотру? Прямо, знаете ли, прусская гвардия! Печатали, а не шли. Прелесть! Лучшая моя рота!
Он закрыл глаза, чтобы яснее представить себе, как шла эта самая третья рота, помахивал рукой в такт воображаемому ее маршу, шептал: «Левой, левой!» — и, удовлетворенно вздохнув, сказал:
— Вопрос ясен. Все у вас? Пойду домой. Пора обедать.
— Мария Дмитриевна, кажется, уехала? — с подчеркнутой озабоченностью спросил Денисов.
— Да, в Москву укатила. Холостяк я теперь… соломенный! Хе-хе-хе!..
— Хе-хе-хе! — в тон ему подхватил Денисов и, когда полковник протянул ему руку, согнулся в поклоне.
Максимов молодцевато шел по улице. Встречавшиеся купцы снимали шапки, низко кланялись: они были заинтересованы в поставках полку, в заготовках хозяйственным способом и только искали случая выказать полковнику свое душевное расположение. Они понимали, что если с умом кормить казенного воробья, то возле него можно и всем семейством прожить!.. Шагая, Максимов думал об обеде, о водке, настоянной на черной смородине, и о Тоне, которая должна быть сейчас одна в квартире… «Ну что же: ничто человеческое мне не чуждо», — бормотал он.
Тоня открыла ему дверь, приняла от него фуражку.
— А где Алексей? — справился он о денщике.
— Поехал за продуктами… Прикажете подавать обед?
— Сначала умыться. Кто-нибудь дома есть?
— Никого нет, барин, — ответила Тоня и пошла вперед, в ванную.
Он шел за нею, осматривал ее стройную, легкую фигуру. Потом неожиданно схватил Тоню сзади, поднял на воздух и вместе с нею повалился на диван. Она не кричала, а вся сжалась, подвела колени к груди и отчаянным усилием ног отбросила от себя Максимова. Он свалился на пол, и она побежала из комнаты.