— И речей, говоришь, не было?
— Какие на гулянках речи? Только смех да шутки.
— И листовок? — Он проворно взял со стола бумажку и поднес ее к лицу Мазурина. — Вот таких не раздавали? Ведь ты их видел, читал?
— Таких бумажек никто мне не давал, ваше высокоблагородие.
— Не так, все не так! Неужели ты, голубчик, думаешь, что нам ничего не известно? Разве мы тебя первого вызываем? Все твои товарищи чистосердечно рассказали и о массовке на Белой яме, и о листовках, которые там раздавали, и о речах, что там произносили. Я просто хотел проверить тебя, узнать — честный ты человек или нет? Все остальные сказали мне правду, и я отпустил их. Пойми, что ты вредишь себе, ни в чем не признаваясь. Ведь и без тебя мне все известно… Ну?
— Ничего не скрыл, — твердо сказал Мазурин. — А как же говорить про то, чего не было?
Офицер вынул платок и уронил его. Мазурин торопливо нагнулся. Выпрямляясь, встретил прищуренный, страшный взгляд следователя. Тот как бы в рассеянности не брал протянутого ему платка. Мазурин стоял, держа в руке платок, пахнувший острыми духами.
— С какого года ты в социал-демократической партии? — шепотом спросил следователь и стиснул руку Мазурина. — Ну! — последнее слово прозвучало, как выстрел. — Раз, два — отвечай!
— Так что в никакой партии не был, — с вялым недоумением ответил Мазурин.
Скулы задвигались на лице следователя. Глаза холодно и неумолимо впились в Мазурина.
— Ты — солдат, ты присягал государю императору на верность. Его именем спрашиваю тебя в последний раз: скажешь правду?
— Говорю чистую правду!
Мазурина увели.
9
Как-то утром, во время подъема, Самохин не встал вместе со всеми. Лежа он приказал Рогожину:
— А ну-ка, мигом, почистить мне сапоги!
У него было надменное, грозное лицо, и Рогожин, засмеявшись, посоветовал ему скорее одеваться, если он не хочет заработать наряд на кухню. Но Самохин, выпятив грудь, стал на него кричать, как офицер на своего денщика.
Солдаты захохотали. Но Карцев, внимательно посмотрев на Самохина, слишком забитого, чтобы так шутить, заметил блуждающие его глаза, больное, бледное лицо. Машков, застав неодетого Самохина, сбросил его с постели, пнул ногой и дал два наряда.
Самохин, испуганно глядя на взводного, быстро оделся. Последнее время припадки стали у него повторяться все чаще и чаще, он воображал себя офицером, распоряжался, бранился, облизывая белую пену с губ.
— Самохин болен, его надо отправить в околоток, — доложил взводному Карцев.
— Околотков на таких не хватит! — грубо отвечал Машков. — А ты не суй нос не в свое дело!
Но однажды Самохин накричал и на Машкова, потребовав называть себя «вашим светлым благородием». Смертельно испугавшись такого кощунства и боясь, что ему придется отвечать за Самохина, Машков наконец отправил его в околоток. Из околотка больного перевезли в госпиталь, держали там неделю, и врачи, решив, что Самохину надо переменить обстановку, отпустили его в месячный отпуск.