«Все, что делает человек в своем символическом мире, есть попытка отрицания и преодоления его гротескной судьбы. Он буквально доводит себя до самозабвения социальными играми, психологическими уловками и личными увлечениями, настолько далекими от реальности его положения, что все они являются формами безумия -согласованного безумия, коллективного безумия, замаскированного и благородного безумия, но все равно именно безумия» [1].
«Согласованное», «коллективное», «благородное» - оно возвеличивается своим всеохватным масштабом и артикулированным или молчаливым согласием уважать то, что признается [столь многими]. То, что мы называем «обществом», является изощренной уловкой, для этого и предназначенной; «общество» - лишь иное обозначение согласия и принятия [неких ценностей], но в то же время и сила, которая делает согласованное и принятое величественным. Общество оказывается такой силой потому, что, подобно самой природе, оно существовало задолго до любого из нас и сохранится после того, как каждый из нас покинет этот мир. «Жить в обществе» - соглашаться разделять и уважать принятые ценности -это единственный рецепт для того, чтобы жить счастливо (пусть и не вечно). Обычаи, привычки и рутина устраняют яд абсурдности из терзаний, [порождаемых] конечностью жизни. Общество, - говорит Беккер, - «это живой миф о значимости человеческой жизни, дерзкое творение смысла» [2]. «Сумасшедшими» являются лишь неразделяемые смыслы. Безумие перестает быть безумием, если оно коллективно.
Все общества представляют собой фабрики смыслов. Более того, на деле они служат питомниками для жизни, исполненной смысла. Роль таких питомников незаменима. Аристотель заметил, что одинокое существо вне полиса может быть только либо ангелом, либо зверем; не удивительно, можем сказать мы, ибо первый - бессмертен, а второй не сознает своей смертности. Подчинение обществу, как подчеркивает Дюркгейм, есть «опыт освобождения», само условие освобождения «от слепых, бездумных физических сил». Разве нельзя сказать, спрашивает он риторически, что «только лишь благодаря тому счастливому обстоятельству, что общества живут намного дольше отдельных людей, мы можем испытывать удовлетворения, которые не являются эфемерными?» [3] Первое из процитированных положений является, так сказать, избыточным: то, что дает подчинение обществу, представляет собой не столько освобождение от «бездумных физических сил», сколько свободу не думать об их существовании. Свобода приходит в облике изгнания духа смертности. И именно эта тавтология делает изгнание духов эффективным, позволяет ощущать некоторые виды удовлетворения как победу над безжалостными, слепыми «физическими силами». Когда одинаковое удовлетворение испытывают люди, родившиеся задолго до нас, и те, кто будет жить после нас, оно не может быть «эфемерным»; точнее сказать, оно эфемерно очищается от признаков эфемерности. В пределах смертной жизни можно испытать бессмертие, хотя бы метафорически или метонимически, - устраивая свою жизнь по образу тех форм, которые общепризнанно наделены нетленной ценностью, или вступая в соприкосновение и общение с вещами, которым, по общему согласию, суждена вечность. Так или иначе, определенные проявления долговечности природы могут заслонить собой мимолетность отдельной жизни.