Какое пронзительное озарение обжигает тебя, раздумывает Леонид, когда ты наконец начинаешь постигать правила игры. Видишь, как слабеют и умирают твои родители, как твои дети стремительно набираются сил и дерзости, и понимаешь: да, теперь их черед краснеть, хихикать, затевать шашни…
Шон, в молчании уставившись на необратимо пустую бутылку «Шива Ригэл», задает себе вопрос, на что похожа смерть. Мысленно он обходит по кругу всех тех, с кем ему сейчас нужно примириться. Извини, пап. И ты, мам, прости. Прости, Патриция. Прости, Джоди. Прости, Рэйч. Прости, Дерек. Прости, Лео. Прости, Кларисса. Прости, Кэти. Прости, Зоэ, если тебя вправду так звали. Прости, Хлоя. Прости, Чарльз. Прости, Арон. Простите, мои милые студенты, такие усидчивые и прилежные. Простите, мои славные коллеги и сограждане. Прости, Пач… Но, ох, все ж таки я сочинил несколько хороших стихотворений!
Шон Фаррелл покинет сей мир не так безотлагательно, как вы могли бы предположить. У него впереди еще добрых два года. Впрочем, так только говорится — «добрых». В общем-то годы будут не того сорта, чтобы кому бы то ни было захотелось иметь их впереди. Подобные годы решительно всякий предпочел бы оставить позади, и притом как можно дальше…
Итак, Шон. Ему, совсем как Светлане, суждено напрочь лишиться волос, — впрочем, он еще раньше успел потерять немалую их часть, а потому его внезапное облысение не так сильно поразит тех, кому он дорог. Друзья не преминут поддержать его… в той манере, как утомленные стрессами американцы начала XXI века имеют обыкновение поддерживать друг друга, то есть чуточку рассеянно. Так что когда он ляжет в больницу, ему будут чаще звонить по телефону, чем навещать, а когда выпишется, с ним станут больше шутить, чем расспрашивать всерьез. Единственным исключением окажется Рэйчел, она останется с ним до конца, совсем как сестра, которую Шон всегда мечтал иметь.
В последние месяцы своей жизни он будет подолгу предаваться размышлениям. Для начала — о своем родителе. Он так и не сможет привыкнуть к мысли, что ему уже теперь куда больше лет, чем отцу, когда тот умер. (Этот славный малый явился ко мне совсем желтым, желтым с головы до пят, не исключая белков глаз. Цирроз печени в сорок четыре года.) Всякий раз, стоит ему вспомнить о папуле, Шон опять становится мальчиком: он видит себя в пабах Клонакилти, Кинсейла и Кортмекшерри, цепляется своей ручонкой за громадную отцовскую лапу, робко поднимает на него глаза, слушает его хохот, пение, пылкие разглагольствования с корешами насчет политики, восторгается, как ловко подвешен у папули язык. Один раз отец сводил его в замок Блерни и велел приложиться губами к тому легендарному камню, который, по преданию, наделяет даром красноречия всякого, кто поцелует его. Почему, спрашивает себя Шон, смысл слова «бларни» со временем так исказился, что оно стало означать всего лишь «заговаривать зубы», «городить вздор»?