Хотя Хоа и исполнилось в этом году тринадцать лет, но, глядя на ее невысокую худенькую фигурку, вы наверняка дали бы ей меньше. К тому же была она очень бледной. Мягкие черные волосы, схваченные у затылка металлической шпилькой, падали ей на плечи. А глаза ее, большие и черные, были какими-то необычными. Ребята в классе считали, что Хоа очень уж много читает и оттого у нее такие большие глаза.
Итак, Хоа стояла под деревом, держа на ладони несколько красных цветов фыонга, и внимательно их разглядывала. Она оборвала один за другим лепестки, подняла повыше ладонь и, взяв лепестки губами, ощутила их чуть кисловатый вкус. Потом она ощипала тычинки. Изогнутые пестики цветов сцепились, словно стараясь повалить друг друга. Игра называлась «петушиный бой».
— Ну и ну, — рассмеялась Хоа, — не пойму, что находят мальчишки в этом петушином бое? Играют с утра до вечера…
Ветер принес прохладу с далекого моря. Дрогнули зеленые ветви бангов[2], зашелестели похожие на веера листья, а с дерева, под которым стояла Хоа, дождем посыпались лепестки и устлали красным ковром опустевший двор.
Неделю назад начались каникулы. Каждый день подъезжали к школьным воротам красивые голубые и серые автобусы с большими блестящими окошками.
Весело смеясь и перекликаясь, девочки выбегали из ворот, записывали напоследок адреса подружек, уговаривались встретиться после каникул, и непременно с подарками.
Потом они рассаживались по автобусам, махали на прощание рукой, платочком, шляпой.
Двери с шумом захлопывались, и автобусы трогались с места, увозя школьниц в До-шон, Бай-тяй или Ча-ко…[3]
За другими девочками приходили мамы и папы или старшие сестры и братья и брали их домой погостить.
В спальнях накомарники, висевшие прежде над каждой койкой и похожие издали на сплошную белую паутину, были свернуты и прибраны, и деревянные рамы теперь сиротливо торчали за спинками кроватей.
Койки в спальнях стояли в два этажа. Хоа спала внизу, а над нею — девочка по имени Лиен.
Лиен ужасная болтушка, и бывало даже, после удара гонга, означавшего «Всем спать!», свесит голову вниз и сообщит какую-нибудь новость, которой не успела поделиться днем.
Но и Лиен уже нет в школе, вчера вечером за нею приехала мама. В коридорах, в классах — в обоих этажах школы — ни души. Так что хочешь не хочешь — все время вспоминаешь уехавших подруг. Иногда, правда, можно увидеть людей возле школьной канцелярии, услышать их голоса и смех; но это все больше учительницы: они остались, чтоб подвести итоги учебного года.
Каждый день Хоа поднимается ни свет ни заря, умывается, чистит зубы, потом снова укладывает мыльницу, полотенце и щетку в полинявший зеленый рюкзак и бежит к воротам. Сперва она для приличия поговорит со сторожем о том о сем, а после спрашивает, нет ли для нее писем или каких-нибудь вестей. Сторож глянет на нее через свои очки в черной роговой оправе — они вечно сидят у него где-то на середине носа — и ответит: