— Что?
— То, что сказала.
— Зачем?
— Это слово звучит так нежно, когда ты произносишь его… Ты не можешь понять… Повтори.
В неведеньи, она улыбалась, немного смущенная странным взглядом возлюбленного, почти робко.
— Ну, хорошо… мне нравится!
— А я?
— Что?
— А я… тебе?
Ошеломленная, она смотрела на возлюбленного, который, в судорогах, корчился в ногах у нее, в ожидании слова, которое он хотел вырвать у нее.
— А я?
— Ах! Ты… мне нравишься.
— Так, так… Повтори. Еще!
В неведеньи, она соглашалась. Он ощущал муку и неопределенное наслаждение.
— Зачем ты закрываешь глаза? — спросила она, не из подозрения, а лишь с тем, чтобы он выразил свое ощущение.
— Чтобы умереть.
Он положил голову ей на колени, оставаясь в таком положении несколько минут, молчаливый, сумрачный. Она тихо ласкала его волосы, виски, лоб, где, при этой ласке, шевелилась подлая мысль. Вокруг них комната мало-помалу погружалась в сумрак, носился смешанный запах цветов и напитка, очертания сливались в одну гармоничную и богатую призрачную картину.
После некоторого молчания, Мария сказала:
— Встань, любовь моя. Я должна покинуть тебя. Поздно.
Он встал, прося:
— Останься со мной еще минутку, до вечернего благовеста.
И снова увлек ее на диван, где, в тени, сверкали подушки. Внезапным движением, он повалил ее, сжал ей голову, осыпал лицо поцелуями. Его жар дышал почти злобой. Он воображал, что сжимает голову другой, и воображал эту голову запятнанной губами мужа, и не чувствовал отвращения, но еще более дикое желание. Из наиболее низменных глубин инстинкта всплывали в его сознании все смутные ощущения, испытанные им при виде этого человека, в его сердце, как смешанная с грязью волна, всплывало все бесстыдное и нечистое, и вся эта грязь переходила, с поцелуями, на щеки, на лоб, волосы, шею, рот Марии.
— Нет, пусти! — вскрикнула она, с усилием освобождаясь из крепких объятий.
И бросилась к чайному столу зажечь свечи.
— Будьте благоразумны, — прибавила она, несколько задыхаясь, с милым видом гнева.
Он остался на диване и, молча, смотрел на нее.
Она же подошла к стене, возле камина, где висело маленькое зеркало. Надела шляпу и вуаль, перед этим тусклым стеклом, похожим на мутную, зеленоватую воду.
— Как мне неприятно оставлять тебя, сегодня вечером!.. Сегодня больше, чем всегда… — подавленная грустью часа, прошептала она.
В комнате лиловатый свет сумерек боролся со светом свеч. На краю стола стояла холодная, уменьшившаяся на два глотка, чашка чаю. Сверху высоких хрустальных ваз, цветы казались белее. Подушка дивана сохраняла еще отпечаток лежавшего на ней тела.