Среди низких миртовых изгородей достигли последней пирамиды, налево, где находится гробница поэта и Трелони. Цеплявшийся за древнюю развалину жасмин был весь в цвету, от фиалок же осталась только густая зелень. Верхушки кипарисов трепетали в более живом, красном, отблеске солнца, которое заходило за черным крестом горы Тестаччио. Фиолетовая туча, с каймой пылающего золота, плыла в высоте к Авентину.
«Здесь почили два друга, чьи жизни были связаны. Пусть же и память их живет вместе, теперь, когда они — в гробу, и да будут их кости нераздельны, потому что их сердце в жизни было как единое сердцe: for their two hearts in life were single hearted!»
Мария повторила последний стих. Потом, под влиянием нежной мысли, сказала Андреа:
— Развяжи мне вуаль.
И подошла к нему, несколько закидывая голову, чтобы он развязал узел на затылке. Его пальцы касались ее волос, волшебных волос, которые как некий лес, жили глубокой и нежной жизнью, и в тени которых он столько раз вкушал наслаждение своими обманами и столько раз вызывал вероломный образ. Она сказала:
— Спасибо.
И сняла вуаль с лица, смотря на Андреа несколько печальными глазами. Она оказалась очень красивой. Круг около глазниц был темнее и глубже, но зато зрачки сверкали более проницательным огнем. Густые пряди волос прилипали к вискам, как кисти темных, слегка синеватых, гиацинтов. В противоположность им, средина открытого, свободного лба сверкала почти лунной бледностью. Все черты стали тоньше, утратили часть их материальности, в этом беспрерывном пламени любви и страдания.
Она завернула в черную вуаль стебельки роз, старательно завязала концы, потом вдыхала запах, погрузив лицо в цветы. И потом положила цветы на простой камень, где было вырезано имя поэта. И у ее жеста было неопределенное выражение, которого Андреа не мог понять.
Пошли вперед искать гробницу Джона Китса, автора «Эндимиона».
Останавливаясь и оглядываясь назад, на башню, Андреа спросил:
— Где ты взяла эти розы?
Она еще улыбалась, но с влажными глазами:
— Это же — твои, розы снежной ночи, вновь расцветшие в эту ночь. Не веришь?
Поднимался вечерний ветер, и, позади холма, все небо окрасилось в тусклое золото, на котором таяло облако, как бы пожираемое костром. На этом световом поле стоявшие рядами кипарисы были величавы и таинственны, сплошь проникнуты лучами. Статуя Психеи, в верхнем конце средней аллеи, приобрела телесную бледность. Олеандры вздымались в глубине, как подвижные куполы из пурпура. Над пирамидой Цестия поднималась прибывающая луна, в синем и глубоком, как воды спокойного залива, небе.