В необъятной грусти осенних сумерек удары барабана замирали, не рождая эха, а Ладзаро все барабанил не двигаясь с места, посиневший, мокрый, пронизывая глазами мрак, словно желая там что-то уничтожить и напряженно прислушиваясь в промежутках между одним ударом и другим, не послышится ли в ответ хоть чей-нибудь пьяный голос. Несколько раз он оборачивался, чтобы взглянуть на этот завернутый в тряпье жалкий ком живого мяса, который едва дышал, лежа на голой земле, и встречал взгляд безысходного страдания.
Никто не показывался. Из-за темного закоулка вылезла тень собаки, которая побежала, опустив хвост, потом остановилась за палаткой и принялась грызть где-то найденную кость. Удары барабана смолкли, порыв ветра закружил упавшие с дуба листья. Снова тишина, среди которой явственно слышно было, как грызла кость собака, и падали капли дождя, да по временам тишину нарушало сдавленное хрипение ребенка, напоминавшее хрип перерезанного горла.
В марте Биаше заболел любовной лихорадкой. Уже в продолжение нескольких ночей ему не удавалось сомкнуть глаз, он чувствовал во всем теле дрожь, жар и уколы, словно из кожи вот-вот должны были вырасти тысячи побегов, почек и бутонов диких роз. В его каморку врывался, Бог весть откуда, какой-то новый запах, острый аромат свежего брожения, молодых цветов боярышника, распускающихся миндальных деревьев… Быть может, потому, что недавно Зольфина взобралась на миндальное дерево и смотрела оттуда на две флотилии барок, плывущих по морю. Над головой ее, окаймленной прядями волнистых кудрей, игриво шелестели благоухающие листья, ослепительно сверкая на солнце, в глазах сияли два прекрасных барвинка, и в сердце, должно быть, расцветали цветы.
Биаше, в своей каморке, живо представлял себе все величие этого света, эти весенние побеги жизни и не находил покоя. А там внизу чуть-чуть вырисовывалась уже отдаленная береговая линия Адриатики… Начиналась утренняя заря, когда он поднялся и взобрался по деревянной лестнице до высоты, на которой ласточки вьют гнезда, на самый верх колокольни.
Воздух оглашался какими-то неясными звуками, похожими на прерывистые вздохи, дыхание листьев, треск ветвей, шелест крыльев, приземистые дома еще спали, и вся долина покоилась в полудремоте под пологом легкого тумана, там и сям, над этим огромным стоячим озером зелени покачивались деревья, обвеваемые свежим утренним ветерком, нежные переливы фиолетовых холмов уходили вдаль, сливаясь с пепельным горизонтом, вдали сверкала стальная полоска моря с несколькими темными барками в тени, а над всей этой панорамой расстилалось ясное, свежее, прозрачное небо, на котором одна за другой бледнели и гасли звезды.